Люди, спешащие на свои рейсы, будто не замечали их; они толпились у таможни, протискивались к выходу, покупали дешёвый кофе из автоматов, чтобы немного согреться перед отлётом. Кто-то кричал, кто-то делал памятное фото, кто-то, расплакавшись, провожал своего родственника далеко-далеко… Здесь царила своя жизнь, никак не похожая на ту, что была за порогом аэропорта. Но сегодня на удивление было слишком мало народа, но оно, наверно, к лучшему.
- Всё в порядке? – Макс присел рядом с женой, снимая шляпу и приглаживая рукой короткие белые волосы. Посмотреть в сторону дочери он боялся, поэтому переводил взгляд то на Магду, то на снующих туда-сюда людей.
- Да, наверное, - усмехнулась миссис Эйзенхардт. – Просто… Просто хочется вернуться в прежнюю жизнь. Хочется жить по-нормальному, как все.
- Скоро у нас всё это будет, - Макс мягко улыбнулся и взял её руки в свои, - не переживай ты так. Всё образуется.
- Да я вовсе не за это переживаю, - Магда закусила губу, отвела взгляд. Говорить, наверно, пока рано, но так хотелось… Нет, он узнает позже. Сейчас не время.
Макс ничего не ответил и перевёл взгляд с жены на свою дочь, - всё-таки решился, пересилил самого себя, - которая за всё это время перестала с ним хоть как-то контактировать; она избегала его, боялась, обзывала монстром и чудовищем, говорила, что её папа умер в тот самый день, когда случился пожар. Никто не мог её переубедить, но Эйзенхардт не хотел прибегать к помощи старого друга, чтобы он стёр ей память; нет, слишком рискованно, всё забудется со временем, и она его простит. А пока пусть играет со старыми игрушками, живёт в своём маленьком мире… Всё рано или поздно изменится; первый шаг на пути к новому светлому будущему они уже сделали.
Но как же Эйзенхардт безумно по ней скучал…
Голос диктора, льющийся из динамика, громко голосил новое сообщение для спешащих на нужные рейсы пассажиров, повторяя его сначала на английском, а потом на немецком:
- «Рейс №91-87 «Берлин-Сан-Франциско» авиакомпании «Вирджин Атлантик» приглашает на борт пассажиров у выхода номер три»…
- Наш рейс, - сухо констатировал Эйзенхардт, приподнимаясь с неудобного пластикового кресла. Потянувшись, мужчина тут же придвинул к себе небольшое количество чемоданов и взял их за ручки, причем специально так, чтобы правая рука осталась свободной – он так давно не ощущал тепла детской ладошки. Магда повесила на плечо сумку. – Ну, идём?
- Милая, - женщина обратилась к дочери, забирая у неё куклы и отправляя их вместе с мишкой в походную сумку. А затем завязала на голове Анны платок, чтобы она не мёрзла – такие простые знаки внимания девочка запоминала особенно. Правда, только со стороны матери. Действия и любовь отца она выключила в своей голове: заблокировала, выкинула – она не дочь Макса Эйзенхардта, он даже ей не отчим – чужой человек, который пытается быть для неё всём, но Анна знает его истинную сущность – он хочет превратить её в такое же чудовище, как и он сам. - Нам пора. Может, поможешь папе донести чемоданы?
Магда надеялась, что девочка на её слова улыбнётся и, как раньше, заберёт у папы обязательно самый тяжёлый чемодан и, силясь поднять его, протащить ношу максимум на пару метров, а потом Макс, как тогда, выхватит сумки у неё, а сам посадит дочь на плечи и будет катать; и обязательно купит любимое лакомство – клубнично-сливочный леденец. Но женщина видела, как на её простую просьбу, - почти истину, - отреагировала девочка: ссутулилась, сжала руки в кулаки, отвела взгляд – будто бы ей было стыдно за слова матери. А потом она быстро и резко глянула на отца, тяжело вздыхающего и выжидающего ответа, в глубине души надеющегося на то, что дочь его всё-таки смогла его простить.
А она не может простить. Её внутренний мир не может.
- Нет! – резко дёрнула Анна мать за рукав. – Нет! Нет! Никогда! Он монстр, мама! Почему ты не видишь? Почему ты прощаешь его, мама?!
У неё началась истерика, и Магда, усадив девочку на руки, начала её успокаивать, а сама еле-еле держалась, чтобы не расплакаться: как объяснить ребёнку, что то, что сделал её отец – для их собственного блага? Чтобы они жили так, как должны были: самой обычной, нормальной семьёй? Ей тяжело даже просто прошептать что-то ответ, и она молча повернулась к Максу, ища у него то ли поддержки, то ли ответа, а он… Он просто не мог смотреть на дочь и, надев на себя маску безразличия, направился в сторону выхода на посадочную площадку. Макс все ещё верил в то, что всё изменится, вернётся на круги своя, и Анна, его маленькая Анна, снова полюбит своего отца, ни смотря на все его поступки и недостатки, ведь они есть у каждого: у кого-то больше, у кого-то меньше… Но они есть.
И очень жаль, что его мечты так и останутся несбывшимися.
Но в прошлое возвращаться они не намерены.
Анне Эйзенхардт пять лет, и она бежит со своими родителями из родного дома.
***
Над Лос-Анджелесом сгущались тучи; толпа американцев, вечно торопящаяся, вечно толкущаяся, спешила разбрестись по своим домикам, пока не начался проливной дождь; первые капли уже наполнили асфальт крохотными точками, заполняя огромный холст тёмными красками. Люди торопились; Магда и Эрик, закрывая головы только что купленными газетами всего за несколько центов, спешили домой, благо он был тут недалеко: пара метров, завернуть за переулок, и вот он – временное их гнёздышко, любезно предоставленное старым другом семьи – профессором Чарльзом Ксавьером. Он знал о том, что им пришлось пережить: сначала лишились крова, потом на последние деньги купили билеты на самолёт, чтобы отправиться сюда, чтобы сбежать. Мужчина приютил их, да и его невеста была не против – Мойра почти сразу же подружилась с Анной и в свободное время, пока её родители занимались подработкой, проводила вместе с маленькой не-Эйзенхардт – теперь уже Леншерр.
Их дом: небольшое двухэтажное строение с мансардой стало райским уголком для уставших Магды и Эрика. Приходилось спать на полу, на жёстких матрасах, экономить практически на всём, чтобы платить Чарльзу за предоставленный кров. Ксавьер отказывался от денег, но каждый раз, собираясь на работу, находил в кармане своей куртки несколько смятых купюр и пару монет, перевязанных проволокой – старого друга никак не переубедить. Поэтому молча приходилось складывать деньги в пластиковую коробку из-под печенья – так, сбережения на будущее, на случаи непредвиденных обстоятельств. Он потом отдаст эти деньги ни Эрику, и даже ни Магде – Анне. Рано или поздно, они ей пригодятся.
Мойра МакТаггерт познакомилась с Чарльзом ещё в институте, но так получилось, что работала она в местной больнице детским психологом, в отличие от жениха, который был лишь простым лаборантом; девушке нравилось находиться в обществе детей: работать с ними было куда интереснее, чем со взрослыми. Но вот маленькая Анна слишком пугала её; Мойра заприметила, что у девочки с каждым днём возрастала агрессивная форма поведения, склонная к диссоциальному расстройству личности: маленькая уже толком не замечала, как могла кинуть в обиде на взрослого игрушку, совершенно не стеснялась повышать голос на родителей, называла родного человека, - отца, - монстром и чудовищем, даже убийцей. Приходилось с ней работать, потому что чем она станет старше, тем труднее будет перестроить её психологический мир. Мойре это давалось тяжело, а стереть воспоминания страшного прошлого не-Макс, - теперь уже Эрик, - не позволял её жениху. Приходилось лишь вздыхать и мириться; Анна слишком стала взрослым ребёнком, который взвалил на свои хрупкие плечи огромную ответственность и вину за то, чего она не совершала.
И Мойра, смотря, как маленькая девочка играет со старыми куклами, а купленный плюшевый медведь месяцами назад в аэропорту пылился на комоде, грустно поблёскивая при свете настольной лампы глазками-пуговками, – она понимала: Анна не примет отца. Анна хочет принимать то, что видела: пожар, огонь, смерти… Она видела в Эрике чудовище… Она видела в нём только врага – любимый папочка в тот момент умер для неё. А ведь причина в том, что Анна – обычный человек, который боится чего-то большего – мутанта. Но она не хочет меняться, и поэтому все эти уроки психотерапии бесполезны; Мойра тяжело вздохнула: сложный ребёнок, бедные Магда и Эрик.