Я был прав: у королевы духу бы недостало всё отрицать.
Мне стало трудно дышать. Поймите, в моих руках оказалась судьба всего королевства. Несколько правдивых слов, и от него камня на камне не останется. Произнеся эти несколько слов, я наконец отомстил бы своему презренному родителю. Разрушил бы ту систему бессовестного вранья и лицемерия, которую создал Рунсибел, чтобы чувствовать себя покойно и уютно.
Всё, что для этого надо было сделать...
Всё, что надо было сделать...
Это уничтожить королеву Беатрис. До смерти перепуганную женщину, вид которой сейчас, стоило взглянуть на её посеревшее лицо, вызывал жалость и сострадание. Ведь она ничего худого никому не сделала. Кроме измены королю, мне её не в чём упрекнуть. Королева единственная из всех, кто обитал в крепости, всегда относилась ко мне с дружеским участием. Она ухаживала за мной, когда я хворал, заступалась за меня перед королём. И даже то, что она отправила меня в обитель за принцессой, было продиктовано её любовью к дочери, уверенностью, что общение со мной пойдёт Энтипи на пользу.
Да, кстати, как же я принцессу-то упустил из виду?! Господи, девчонка уж точно слетит с катушек, доведись ей узнать, кто она такая... и что позволила себе её «добродетельная» мамаша. Бедняга совсем спятит. Она, конечно же, та ещё штучка, и мне пришлось порядком от неё натерпеться, но всё же... всё же не настолько она плоха, чтобы такого заслуживать. Ведь стоит мне проболтаться, и весь её мир рухнет в одночасье. И погребёт её под своими обломками. Она не переживёт такого позора. Превращения из принцессы крови в незаконнорождённую дочь придворного шута и прелюбодейки-королевы. Ей и так предстоит пережить мой вынужденный отказ от женитьбы на ней. Пусть это станет наихудшим из зол в её жизни...
«Нет уж, не отказывайся от своих планов! Упейся местью! Ты так долго этого ждал. Король рогат, королева беспутна, принцесса чокнутая, а шут – единственный из всех, кто будет выглядеть ещё забавней, чем ты сам. Коли уж не желаешь воспользоваться выгодами женитьбы на ней, так хоть отомсти им всем, как они того заслуживают. Сделай что надлежит...»
– Ты, кажется, изволил упомянуть её величество? – с ледяной яростью вопросил меня король. – Продолжай, а мы тебя послушаем.
– Королева, – сказал я, набрав полную грудь воздуха, – а также ваша дочь и вы... заслуживаете более родовитого зятя и супруга, чем ублюдок-деревенщина. Я ничего не могу к этому добавить, ваше величество. Делайте со мной что хотите. Убейте или в темницу заточите, если вам от этого станет хоть чуточку легче.
31
Крепостной застенок, по правде говоря, оказался не таким уж и гиблым местом. Во всяком случае, по сравнению с тем, каким я его себе представлял. Крыс тут не было, соломенную подстилку меняли каждый день, и вдобавок король в приступе необъяснимого великодушия распорядился не приковывать меня к стене.
Я сидел на полу, уставившись в темноту. Единственное, что меня нисколько не удивляло, – это почему его величество не обезглавил меня, а всего только заточил в темницу: боги решили, что я ещё не испил до дна чашу своих страданий.
Мне вспомнились испуганно-радостное выражение лица Беатрис, когда она поняла, что я не собирался выдавать её тайну, звук подавленных рыданий, вырвавшийся из груди принцессы, радостный блеск в глазах Морнингстара, который наблюдал, как стражники тащили меня в застенок, где мне предстояло ждать...
Чего?
Этого я не знал. И хотите верьте, хотите нет – меня это мало заботило. Забавно, не правда ли: тот, кто всю жизнь только и пёкся что о собственной шкуре, вдруг начисто утратил к ней интерес...
Но вообще-то я почти не сомневался, что король решил сгноить меня здесь. Разумеется, ему ничто не мешало меня казнить. Охотников отсечь мне голову помимо придворного палача набралось бы немало. В очередь бы выстроились. Но его величество в знак уважения к моим былым заслугам перед монархией проявил милосердие и дозволил мне провести остаток дней в темнице. В его понимании эта бесконечная пытка, это медленное увядание должно было быть для меня предпочтительней, чем мгновенная смерть.
Глядя в темноту, я пытался представить себе, как всё для меня обернулось бы, разыграй я ту сцену в тронном зале на иной манер. Но при всём желании не мог себя заставить даже в воображении открыть всему двору тайну королевы. Возможно, потому, что привык отождествлять её со своей Маделайн. Хорошая женщина, которая под влиянием обстоятельств повела себя не лучшим образом. Это в одинаковой степени относилось к ним обеим. Но ни та, ни другая не заслуживали за эти свои проступки чрезмерно суровой кары. В отличие, скажем, от вашего покорного слуги.
Уж я-то, что греха таить, получил по заслугам. Взял хороший разбег... сумел нажить себе множество врагов... пережил краткий триумф... а после лишился всего на свете. Меня больше вроде как и не было. Я перестал существовать. Жизнь кончилась, едва успев начаться.
В замочной скважине заскрежетал ключ. Я насторожился. Сперва хотел было наброситься на того, кто сейчас ко мне войдёт. Оттолкну его и вырвусь наружу. Но потом решил всё же от этого удержаться. Вдруг там, в подземном коридоре, выстроились в шеренгу человек двадцать дюжих стражников, чтобы не дать мне сбежать?
Я остался недвижим.
Визитёром моим, представьте себе, оказался один из четверых людей, которых я меньше всего на свете желал бы видеть. И уж конкретно его – в последнюю очередь. Вероятно, оттого, что во всё время заточения он не выходил у меня из мыслей.
Одклей остановился в двух шагах от меня и ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Сейчас он ни капли не походил на придурка, каким казался, когда гримасничал при дворе.
– Не советовал бы тебе пытаться удрать отсюда: в обоих концах коридора дежурят стражники, – сказал он, затворив за собой дверь.
Я молчал, не сводя с него глаз. В глубине души у меня шевельнулось было желание наброситься на него, повалить на пол, сжать его тощую шею ладонями и ощутить, как стихает биение его жизни, как тускнеет взгляд. Но я даже пальцем не шевельнул.
Просто не мог себя заставить это проделать. Не видел смысла его убивать. После всего, что со мной случилось, это было бы... как-то мелко, что ли...
– Откуда ты всё узнал? – спросил он меня.
Я удовлетворил его любопытство. Спокойным, безмятежным тоном всё ему выложил начистоту. Обстоятельства, при которых я был зачат, и то, что у нас с Энтипи одинаковые родимые пятна, и зачем я пожаловал в Истерию, ко двору, и как складывались наши с принцессой отношения, и как я догадался, что к чему. Словом, всё.
Он слушал меня не перебивая, только головой кивал. Когда я замолчал, он стал шагать по камере взад-вперёд, заложив руки за спину, и только тогда я впервые заметил, что он... слегка прихрамывает на правую ногу...
О боги! А мне так хотелось верить, что я ошибся на его счёт! Если б не эта его хромота, то, вздумай он отрицать, что был в трактире в ту достопамятную ночь, я не усомнился бы в его словах...
Шут наконец остановился и, прислонившись к стене, сказал:
– Та ночь была едва ли не самой скверной в моей жизни.
– Да неужто? – с издёвкой спросил я.
– О да! – с печалью в голосе подтвердил он. Я вспомнил слова Беатрис насчёт того, что люди далеко не всегда таковы, какими кажутся. Это ведь она о шуте говорила. Прежде всего о нём, а не об одной Энтипи, как я тогда решил. Потому что сейчас и манерами и голосом он нисколько не походил на того придурка, какого корчил из себя в присутствии короля и придворных. Это был совсем другой человек. Говоря со мной, он словно бы обращался ещё к одному слушателю – к грустной тени, которая прежде, в земной своей жизни была моей матерью. – Потому что это они... рыцари... настояли на том, чтобы я тоже принял участие... Им это показалось безумно смешным. Весёлой шуткой. Чтобы шут овладел женщиной, которой до этого всласть натешились благородные сэры. Они нипочём от меня не отстали бы....
Голос его прервался. Казалось, он сейчас разрыдается. Но я был далёк от того, чтобы ему посочувствовать.
– Я всё время... всё время шептал твоей матери на ухо: «Прости меня, прости, я этого не хотел, прости...» И при этом улыбался, чтобы они остались довольны своей затеей. Вот такую шутку они с нами сыграли. С твоей матерью, со мной и с тобой.