– Ну, дети мои, – сказал папа, – благословляю вас.
Катерина, ты где?
Мама выскочила из-за двери.
– Нет моей воли! – начала было, но папа сказал раздельно:
– Ка-те-ри-на! – и она осеклась, засморкалась в фартук. – Только чтоб венчались. В церкви.
А нянюшка уже несла большую икону из свяченого (так она называла) угла.
Венчались в маленькой, еще не закрытой большевиками церкви в Болшево. Свадьба была простая, только свои. И то, что шиковать-то! Вон, время-то какое настало, нэп большевики прикрыли, опять ничего не купишь, вот-вот снова голод начнется. А в апреле молодые уехали в Баку. Там Осе предстояло служить в войсках ОГПУ. Там родилась у Симы дочь, беленькая куколка с льняными кудряшками.
Риммочка умерла через четыре дня. Еще в дороге она простудилась и сильно кашляла, а утром горела, металась и бредила, звала маму. Сима завернула ее в одеяльце и отнесла в поселковую больничку. Фельдшерица, жалостливая пожилая баба, только покачала головой: «Воспаление легких. Такая крошка. А что я могу поделать! Кроме стрептоцида и хинина у меня ничего нет. Ну, будем надеяться на милость божию».
У Риммочки дежурили попеременно Сима, дедушка, бабушка. Больничка была маленькой, тесной, здесь лежали и дети, и взрослые. Было душно, и стоял тяжелый дух эфира, фекалий и нечистого человеческого тела. Оттилию Карловну тошнило, она плакала и жаловалась. Пришлось Симе и Иосифу Михайловичу сменять друг друга. Прикладывали к горячему Риммочкиному лбу влажную тряпку, поили из бутылочки теплой водой. Фельдшерица Федоровна была одна на всех. Она жила здесь же, в больничке, и уходила в свою комнатку только поспать. Целый день металась, делала повязки, носила горшки, кормила, поила, убирала за больными. А ночью, на четвертый день Риммочка взметнулась и затихла.
Похоронили ее на поселковом кладбище, за клубом. Целый день Иосиф Михайлович долбил лопатой тяжелую степную глину. Что это за тяжкая, несправедливая доля – дедам хоронить своих внуков! Проклятое время, испытывающее людей, ставящее их на грань выживания. Сколько еще им, оставшимся в живых, предстоит вынести? Крохотное тельце Сима завернула в одеяло. На дощечке химическим карандашом Иосиф Михайлович вывел четким бухгалтерским почерком:
ВЕРНЕР РИММА
1939–1941
Сима встает рано, до света. Еще все спят, а она пешком идет в полеводческую бригаду на Красный Стан за пять километров. Она – учетчик-заправщик. С деревянной ходулей – саженем – она промеряет, что вспахано и засеяно бригадой. Шагает и шагает двухметровый сажень по дну крайней борозды вдоль вспаханного поля, и с ним шагает Сима. Одиннадцать, двенадцать… Двадцать три… Не сбиться со счета, а то придется все заново… Сорок пять, сорок шесть… Ноги уже не слушаются, а до конца поля еще далеко. Досчитаю до ста и там передохну. Сима слюнит химический карандаш и в тетрадке делает заметку. Нужно дойти до конца вспашки, а потом замерить поперек. А поперек идти еще труднее. Ноги приходится вытаскивать из борозд, в самодельные чувяки, подвязанные бечевкой, чтобы не свалились, набивается земля. Спасают толстые носки, что вяжет на весь колхоз из грубой овечьей шерсти соседка-осетинка. Еще нужно промерять деревянной линейкой глубину вспашки, должно быть не менее четырнадцати сантиметров.
Целых полдня она замеряет работу вчерашнего дня, еле притаскивает к вагончику гудящие от усталости ноги. Теперь – самое тягостное, подсчет итогов. Сажени продольные умножить на сажени поперечные, перевести в гектары. Подсчитать, кто из трактористов выполнил, кто не выполнил норму. За выполнение нормы трактористу – три трудодня, не выполнил – получай один трудодень. Да еще нужно снять остатки керосина, проверить расход керосина по норме, и сидит Сима до вечера, испещряет тетрадку расчетами.
Норма вспашки на трактор – три гектара в день. А как выполнить эту норму на стареньком, изношенном колесном СТЗ? Трактористы сплошь – бабы, почти всем за тридцать, молодым такую работу не осилить. В полевую страду они живут на Стане безвылазно. Рано утром они подымаются, с трудом разминая негнущиеся руки-ноги, расталкивают, за ноги стаскивают с нар мальчишек-прицепщиков: «Грицко, хватит дрыхнуть! Царствие небесное проспишь!» – «Ой, тетка Матрена, дай еще хвылыну поспать!» – «Яку таку тэбе хвылыну, твою мать? А ну вставай, гаденыш, робыты треба!»