Когда я имел щастие подойти к Его Императорскому Величеству, то Государь изволил мне сказать:
— Что это значит, Мотовилов, что при жизни моей ты сам вызывался мне служить, а теперь уж и я сам тебя зову-зову, да все не дозовусь. Неужели и ты, подражая другим, вздумал нам тоже изменить?!
Я спокойно сказал:
— Нет, Ваше Величество. Но мне и не говорил никто, чтоб Вы изволили меня требовать.
— А, — сказал Государь, обращаясь к окружающим его, — вот не справедлив ли мой спор с вами, что вы лжете на Мотовилова, будто бы он забыл меня и мой Императорский Дом, святую Церковь и нашу святую Русскую землю. Ну спасибо, что как раз немедленно явился. Я знал тебя и твердо верил, что не ошибаюсь в тебе.
Как только это выговорить изволил Государь Император, то как раз наискосок от етого места, возле собора Покрова Божией Матери, заколебалась земля над усыпальницей последнего нашего юродивого Андрея Ильича (о коем и жизни его есть в журнале «Странник» повесть), и он из-под крышки чугунной памятника своего вышел, из гроба воскресший и, творя свое обычное юродство, переваливаясь с боку на бок, в своей пестро-красной рубашке, и произнося обычные звуки: «А-аа-а», стал подходить прямо к Его Императорскому Величеству. А Государь, изволивши встать и сложивши три перста первые правой руки православно-христианским сложением перстов, и перекрестившись правильно, а не горстью, обычному некоторых примеру, изволил сказать: «Ну, слава Богу, эти двое (значит, и меня в числе Христа ради юродивых считая) ныне во всем помогут».
И лишь только он изволил всемилостивейше выговорить эту монаршую речь, как докладывают Его Величеству, что от его Императорского Величества, благочестивейше царствующего Императора Александра II Николаевича, к нему прибыл фельдъегерь с депешами. И подают ему четыре мои рукописи, наполовину листа свернутые и четырех цветов — белого, розово-красного, голубова и зеленого, шелковыми широкими лентами крестообразно перевязанные.
И Государь, на меня оборотись, изволил мне сказать:
— А ето твои бумаги, ты знаешь их сущность. А я, как тебе сказывал некогда, и еще лучше твоего их знаю из рассказов о них великого старца Серафима и сам займусь с сыном моим разбором их. Ну а ты начинай же действовать, как тебе великий старец Серафим в пользу нашу действовать заповедал.
Я сказал Его Величеству:
— С наивеличайшей радостью, от всей души моей готов на службу Вашего Императорского Величества. Но не в том одном дело. Надобно, чтоб мне не только высочайше разрешено было, но чтобы уже никто из господ министров, подобно министру финансов Броку, не мешал уже более мне ни в чем в службе Вашему Императорскому Величеству. Вы и всеавгустейший сын Ваш, и вся Ваша императорская фамилия, кого из них в тайны Ваши допустить изволите, должны знать, что я для Бога, для Вас и России намерен сделать. И сделать постараюсь даже более, чем обещал и обещаюсь при помощи Божией. Но министры ваши не имеют на это, кроме графа Владимира Феодоровича Адлерберга, никакого права, и если бы так было, то давным-давно все богопротивное и злое истреблено было бы богоуказанными мне чрез великого старца Серафима, благодатными средствами.
Но со времени кончины Вашего Императорского Величества, вопреки всей любви и всей милости Вашей ко мне, и вместо того, как Вы, передавая мне Ваши два поклона чрез господина министра императорского двора, переданы мне и слова, что вспоминаете обо мне, как об одном из первых деятелей в войне по Восточному вопросу, а я уничижен, отвержен. Меня гнетут, обрывают, как собаку, и жизнь моя в звании совестного судьи хуже всякой каторги — то как же я смогу хоть чем-нибудь послужить Богу и Вам, и России по богоуказанным мне чрез Серафима словам Господним. Ведь подобно Илии пророку, и моей души ищут жрецы революции, декабристы, царедушители, враги Бога, Царя и царства Русского.