Тень на большаке 1.7
7
Не успев зашнуровать гульфик, Кендрик кинулся к коню, но поскользнулся, выронил перчатки и плюхнулся пузом в лужу. Он прытко поднялся на колено, выпрямился, озираясь, подбежал к Гуне, прихватил повод, торопливо пихнул ногу в стремя, свободной рукой схватил заднюю луку седла… Но вдруг остановился, замер, будто к чему прислушался, и медленно-медленно, запинаясь, подрагивая, вытащил ногу.
Жгучая молния предательски ударила ему в спину, пронзила крепкое тело и, застряв глубоко внутри, принялась разъедать живую плоть. Жестокая боль обожгла его, точно под доспех плеснули кипящей смолы, будто в рубленную рану, исходившую кровью, швырнули горсть голодных чёрных муравьёв. Лицо исказилось, во рту возник странный привкус сырого железа. Он захрипел, кашлянул, окропив седло алыми брызгами, сплюнул кровь на трясущуюся бледную ладонь и медленно поворотился.
Пролившись с небес, яркий свет ослепил его, заставил сощурится, и в этом нетленном, чистом потоке возник огромный, тёмный человек. «Человек ли?». Ростом он был подобен северянину, на дюжих плечах за место плаща повисала измокшая медвежья шкура; крупную голову, прочно сидевшую на оголённой воловьей шее покрывал полусферический шлем, личина-полумаска скрывала толстое, бородатое лицо; в здоровенных ручищах-лапах игрушкой покачивался увесистый боевой молот.
Всем своим видом незнакомец походил на медведя: он двигался, как медведь, он не говорил — рычал, подобно медведю. И бедному Кендрику показалось на миг, что перед ним и не человек вовсе, но самый настоящий медведь — косолапый царь диких чащоб, вырвавшийся из глуби дремучего леса на поживу. «Но разве пристало медведю при его-то когтях и клыках браться за какой-то дурацкий человечий молот и при этом по-идиотски хихикать подобно недоумку?».
Кендрик попятился, ткнулся локтем в лошадиный круп. Тревожно всхрапнув, Гунандор подался назад, неясная тень увлекла его. «Погоди, не убивай, — хотел сказать толстяк, — я могу хорошо заплатить». Но откупиться было не чем: у гуляки-конвоира в захудалом кошеле не водилось нынче серебра — одни медяки; а за душой не осталось ничего кроме вредных привычек, пагубных пристрастий, не исповеданных грехов, долгов и скверной репутации невезучего игрока в кости.
Мысли мешались, путались в голове, скакали, точно вырвавшийся из загона степной табун. Многое припомнились в этот краткий, но столь протянувшийся миг. Померкла, растворилась свирепая медвежья харя, и за место серых, кипящих безумным гневом зениц человека-оборотня, он увидал иной взор, такой знакомый, такой сладостный и желанный, — манящий взор покорительницы разгульных сердец Эльзары, ночной феи из Дома Услады. За день до отбытия из Лаверта, кривляясь в хмельном угаре, Кендрик подарил ей милое серебренное колечко с неясным прозрачным камушком, которое, тем же вечером выиграл в кости у одного разорившегося галантерейщика. Он сделал ей предложение руки и сердца, но, получив неожиданный отказ, озлобившись, поколотил свою «богиню» и выгнал прочь. На утро он не помнил ни того, ни другого…
Образы приходили и уходили, иногда возвращались. Живые и мёртвые, родственники и соседи, нечаянные знакомцы и случайные незнакомцы — все они сменяли друг друга, кружились в хаотичном беге живых, красочных полотен. Сумбурной гурьбой мелькали смеющиеся, хмельные, усатые и бородатые лица сослуживцев, а вместе с ними и Язга Кольцо. Он был как будто бы весел, что-то говорил с ухмылкой и даже посмеивался.
— Зачем ты бросил меня здесь одного? — хотел спросить Кендрик, но неуспел.
— Ты поступил бы точно также, — опередил его Язга.
— И что ж теперича буде?
— Ясно что…
Образ Язги задрожал, покрылся рябью и стал расплываться, точно взгляд взиравшего пробивался сквозь слёзный поток. Он отвернулся и зашагал прочь.
— Ты куда это намылился, сукин сын? — Кендрик бросился за товарищем, но, хотя тот и двигался неспешно, всё же никак не мог нагнать его. — А как же я? Я же друг твой! — кричал он в след уходящему. — Ты не можешь так поступить со мной. Ты не можешь бросить меня здесь!
— Ты теперича сам по себе, а я сам собой, — не оборачиваясь, кинул за спину Язга. —Но шибко не грусти: Бог даст, вскоре свидимся.
Видел он и старшего своего брата Ренара Ткача, при жизни славного цехового труженика, доброго друга и примерного семьянина. В столь необычном и страшном образе явился он, что Кендрик осмеливался озирать родственника одним только глазком, сквозь трясущиеся пальцы. Безобразный лик его был бескровен, грязные, слипшиеся лохмы кишели насекомыми, помутневшие рыбьи глаза, лишённые огня мысли, широко распахнуты и неподвижны, окинутый синевой, рот накрепко ушит толстой сапожной нитью.