— Больно-то не кичись: то не соку много в тебе, а дерьма, — прочистив охрипшее горло, со знанием дела оправил Язга.
Он выпростал ноздрю, следом другую, замаранными пальцами небрежно скользнул о конскую выю.
Кендрик забористо расхохотался: он до колик обожал и добрую шутку, и острое словцо из дружеских уст.
— Зависть тебя гложет, зависть по роскошной мой доброте. Желчь так и прёт изо всей щели. А щелей, что у старой посудины.
— Щелей-то много, да не тону: из добрых досок струганный.
— Доски и впрямь добрые, — оглядывая товарища насмешливым взглядом, продолжал Кендрик, — сухи, скрипучи, аки купеческие сапожки да с каблучком… Но ведь и дураку, каким меня непрестанно кличешь, ведомо: не всё то доска, что не тонет.
— Ты так складно надулся на казённых харчах — уверен и ты не потонешь. А коли случится… знатный выйдет из тебя жмурчик, добротелый, пышнотрапезный, мухе да червям дивная услада. А о соках жизненных не пекись: соки земля примет — у неё жажда во век неутолимая.
— Вот же сукин сын, — пуще прежнего хохотал Кендрик, хватаясь за живот, — живого друга в расцветном росте безвременно к погостникам определил в вечное жительство. Ну и жук же ты, навозный, саранча! — Несколько подумав, он добавил, с притворной горечью: — А годков-то нам и взаправду уже не мало, сединой обросли, точно кора лишаём. Тут ты весомо прав: все на земляную перину уляжемся. Да вот только, Богом клянусь, ты наперёд кость швырнёшь. На спор? — протянул руку Кендрик.
— Ей-богу, дурак. — Язга руки не пожал, поворотился. — Кто богом клянётся, тот наперво в могилу боком упрётся. Слыхал?
— Ишь ты, — присвистнул Кендрик, — поэт, в рот тебе гадюку.
Он почесал сопревший затылок, поспешно трижды на три стороны сплюнул, надломив попавшую под руку березовую веточку и очистив от листочков, постучал себя ею о лоб.
Тень на большаке 1.3
3
— Вот ведь подлость лукавая, — проговорил Кендрик, чувствуя, как свербит язык от тихомолки. — Слышь-ка?
— Чего ещё?
— Молчание — что казнь. Ты уж не обессудь, братец, чутка почешу: больно тоскливо в глухоте-то волочится.
— Чеши, коль невмочь, — скрипя сердцем, дозволил Язга, а сам подумал про себя: «Всё равно мимо ушей пущу твою чепуху».
— Дождь, аки проклятый льёт, аки век не лил, — издали повёл речь толстяк. — И когда токмо хмуро небушко до сухих очей выплачется — неведомо.
— Не льёт, а едва каплет, — раздражённо оправил Язга, — зенки-то разуй.
С утра он пребывал в скверном духе, ощущал себя совсем разбитым, да и выглядел неважно. Усталое серое лицо его дышало недугом, тело то жар томил до испарины, то странный озноб злобствовал, пробирал до костей, крутил члены. Всё ему осточертело кругом: и мать-сыра земля под копытом, бесконечной грязной лентой убегавшая в туманную даль, и лес этот нескончаемый, лешего приют, неприступным частоколом восстающий по обочинам, и это низкое, тесное небо, громовержца языческого удел, под которым, казалось, так мало осталось воздуха, что и одному вдосталь не надышаться. «А тут ещё этот… балабол зерно словес без устали мелет языком, точно жерновом». Хотелось одного, недоступного, но простого и ясного — сытого, жаркого покоя корчмы и мирной дрёмы.
«А поскуднее всего в такую непогодь кочевать трезвым», — подумал он, утирая кожаной перчаткой слякоть под носом, и до жути восхотелось ему промочить больное горло горькой перцовой на меду да прикусить хмельную горчинку чем-нибудь на язык пристойным. Но в полупустых походных мехах плескалось только выдохшееся, кислое пиво, от которого ни уму, ни сердцу пользы не видать — одна окаянная изжога. «Такого пойла и чёрту не предложишь — единому себе, на поруганье».
Он распрямил скованную спину, развёл сутулые, костистые плечи, покрутил затёкшей шеей, с хрустом прогнал слипшиеся позвонки. Мокрая одёжа, придавленная доспехом, точно зловонная пиявица противно липла к телу, тащила, сосала из тоскующей плоти живоносное её тепло. Язга вздрогнул, точно укушенный неприметно закравшейся мошкой, знобко поёжился, хотел было зачихнуть — отлегло. Просохшее горло саднило и першило, точно там дрались дикие кошки: то в кровь рвали друг дружку когтями, то щекотно мели из угла в угол дранными метёлками хвостов.