— И откуда тебе всё это, чёрт тебя дери, ведомо? — усомнился народ. — Не врань ли затеваешь? Не за дураков ли, случаем, держишь?
— Точно, откуда такую подробность вынимаешь?
— Такой подноготной и Вермунд не поведывал.
— Да оттудова всё, — ткнул себя пальцем в висок Редвальд, — из головы, из памятной её части. Гусиная Лапа, иль как его там, без устали болтал. А я на детали шибко памятен, я и деревяшку, ежели струганную взглядом облаплю, то и на память поведаю опосля о всяком презренном сучке. Скажи, Дегмунд!
— Да, Редвальд он таков, — серьёзным тоном подтвердил Дегмунд, — ежели какую потаскуху оприходует, то ещё долго про всякое пятно на ейной заднице воспоминание имеет!
Дружно, от души рассмеялись. Одноглазый от сковавшей кишку колики повалился на бок и, покатившись, подпалил от очага краденную пелерину и остатки шевелюры. Он катался по земле, точно неудачно испечённый колобок, кричал: «Горю, горю, спасите…», – и одновременно с тем дико хохотал. Зрелище было то ещё: перепугались даже лошади у коновязи. Дурака окатили из поильного ведра – быстро погасили.
Отдышались. Успокоились. Вернулись к беседе.
— Ну, братцы, благодарствую за спасение: ядрёна вошь, едва всё рыло не спалил, — в сердцах проговорил Одноглазый, утирая мокрую, чумазую морду.
— Эк его красный петух поклевал да потоптал! — усмехнулся Дегмунд, оглядывая товарища.
— Зря потушили, — сказал Ягелон, — пусть бы ещё малость приготовился, а то ведь умом, как будто недопечённый.
— Да ну вас, черти… Человек чуть было уродом не остался, а вы всё шутки шутите!
— То не шутка, Однуха, то горькая истина!
— Что не по нраву вам Однуха? Не годится более? Так изгоните?
— Сядь и успокойся, покуда сызнова не вспыхнул, — приказно выговорил Ягелон.
— Ну, будете ль слушать, маловеры, иль мне птицам проповедовать?
— Проповедуй нам, святой Отец Редвальд, — издевательски требовало преступное собрание.
— Расторопная бабка, — продолжал Редвальд, — также имела славу лечить всяческие недуги и править пороки. За то принимала от честного люда плату, когда монетой, егда чем иным ценным-драгоценным. Не малое сокровище со скряжничала она за долгий-то, дремучий век свой. Вот и внучка ейная, переняв ремесло, продолжила скользкую ведьмовскую стезю... От рождения она Нечистым была поцелована в левую пяту. Говаривали на месте того проклятого поцелую – у неё пятно чёрное, как бы чернильное, растеклось и застыло навеки. Его местные девки как-то летом на купании разглядели. Чрез тот поцелуй обрела и силу потаённую. Всему её бабка обучила, что знала, да во всём внучка бабку превзошла. Как-то на кануне святого Гальфрида, измокнув под дождём, бабка занедужила… Генриетта пыталась лечить её, но бабка отказывалась, – не иначе прежде получила от Нечистого удостоверение скорой кончины и отбытие в адские бездны. Через пару деньков, на полную луну, передав последнее заповедание, бабака ейная померла.
— Тихо ли? Говорят, люта ведьмина смерть!
— Это ежели она не имеет кому силу свою передать.
— Да не силу она передаёт. Ещё бабка моя сказывала… Ведьма пред кончиной родственной душе бесовское содружество своё перепоручает, нечисть всякую, что ей при жизни служила и за ейный счёт кормилась честной людской кровью!
— Тихо ль, громко ль – то не ведомо… Но раз о том не сказано, то должно быть не шибко громогласно. И остался Генриетта одна одинёшенька, с чёрным котом и однолапым вороном. Шли месяцы, год за годом проходил. Не захирела внучка без бабки, ни дома, ни земли, ни богатств своих не растеряла. С братией, не смотря на сомнительное житие своё, жила в мире. Церковь редко посещала, всё жалобилась на нездоровье. Но сие упущение покрывала щедрой милостыней бедным и исправной жертвой на обитель… Слава её ширью ширилась и крепостью крепла, от того более прирастало и богатство. Слух пошёл о том, что серебра у неё – куры не клюют. Тучнели ейные сундуки, разбухали лари, непристойно жирела всякая кладь… О том без труда прознали два брата-разбойника, что частенько беспокоили обитель и всю округу в страхе держали. Расслышав о ведьме, они прилюдно в трактире высмеяли её… А как-то средь ночи они забрались к ней в дом, хотели поживиться…