— И?
— И на том всё… более их никто и никогда живыми не видал, да уж боле и не увидит. Да токмо, забегая далече наперёд, скажу, что, когда дом ейный с землёй братия святого Арнульфа ровняли, то в обширном подполе обнаружился потаённый лаз. Лаз тот за три сотни саженей уползал под землю и тайный выход имел в лесной пещерке. Так посерёдке того лаза в неглубокой нише отыскали два голых скелета, крепко меж собой повязанных тугой вервью. Плоти на них не нашлось, посему вызнать кто и что они не вышло… Да токмо народ и без плоти признал в сих пагубных мощах кости презренных разбойников… Проклял, плюнул и закопал в леске, аки собак.
— Вот дела…а кто ж, скажи, видел, как те самые разбойнички к ведьме в дом лезли?
— Так…Местный фогт, дабы выследить сих подлецов и подвергнуть справедливому суду, выискал в городе одного молодца, охотничка за головами… Вот этот охотничек-то и выследил братьев-душегубов… Хотел взять их с поличным, отягчённых грабленым. Но сдаётся мне, что имел он в том и свою корысть, ибо о том, что ведьма золотая слух свирепствовал, как мор и язва.
— Складно поёшь… уж не Вермунд ли тебя словоблудию обучал?
— Кто обучал, того уж Бог скончал… Дальше слухать будете? Жила, значит, наша ведьма, как бес в жаровне… Народ к ней валом валил… Завела сподручную девку. Работа спорилась, жизнь ладилась… И всё у неё было в избытке, что бабьему порочному сердцу мило: и яства сытные, и цацки драгие, и сукна тонкие, и белоснежный лён, и бархат, и шелк, что не у всякой родовитой дамы в достатке водятся. Всё это она благоразумно покрывала, чтоб не будить господского гнева. Всё было, но всё ж чего-то не доставало...
— Чего ж это? — спросил Эдрик.
— А разумей, коли в дураках не ходишь, — хитро воззрился Редвальд и затребовал жестом ароматного кипятку.
— Откуда ж мне знать-гадать… Сказывай ну!
— Разумей! – настаивал Редвальд, отхлёбывая из чарки.
— Коли в избытке серебра, чего ещё надобно?! — недоумевая, чесал погорелую макушку Одноглазый.
— Серебро – оно и отец, и мать, — полюбовно вещал Дегмунд. — С ним – жить поживать, без него – помирать!
— При нём сирым не будешь, а без него – убудешь! — вставил Вилаф Череп.
— Серебро блекло, серебро холодно, — заговорил Дурин. — Оно доброго слова не скажет, устами не приласкает, постели не согреет! Чуешь?
— Чую, — ответствовал Дегмунд Пузырь, — у серебра и безмолвие дорого. Серебро любую печь без дров растопит, оцелует тысячью уст!
— Да мужика у неё не было, — подал наконец голос Малыш Рениган. — Какая баба, да без мужика?
— Баба без мужика, ровно что дьявол без рогов да змей без хвоста! —добавил Эдрик.
— Извелась поди баба: изнутри ссохлась, а снаружи вымокла! — сказал Одноглазый, облизывая оттопыренную губу.
— Страшна небось, аки прокажённая попадья, — предположил Келмар, подбрасывая в костерок пару расщеплённых деревяшек.
— Говорили, собой пригожа… Да и взглянул бы на страхолюдину Вермунд? По вкусу в пору сынку барона пришлась. Одно время частенько к ней слетал, голубок, а потом вдруг, как бабака отшептала – прекратил!
— Быть может, сама и отшептала, от греха, от виселицы. Господа не любят, егда голубокровный отпрыск, шибко размашисто отпрыскивает на кого ни попадя.
—Нонче господа дюже плодовиты: десяток принесут, из них половина мужеского рода. Так где ж на всех девиц напастись?! Вот и благородят всё что движется кругом родового гнезда на сотню вёрст, а простой мужик потом волком воет. Одних старух щадят, да и то, слух, не всех…
— И на старуху бывает проруха!
— Истина!