— Кровавого Уолта? Уолта Багряного?
— Его самого. Карбункул тогда плавал глубже и едал рыбёшку много крупнее Тёмного Джона. Вспыхнула распря, не на шутку. Кровь полилась по улочкам и закоулочкам ручьём. А окромя сестры Уолтера порезали ещё много таких, за кого было кому вступится и мстить, ибо многие чаровницы в Брениге, что златоносные куры, работали под кровлею лихих людей и исправно доставляли добрый барыш.
— Чем думал Вермунд, когда точил свой нож?
— Уж не знаю, чем думал Вермнуд, верно, тем же, чем думает всякий мужик, угодивший членом промеж сисек – задницей своей не мытой! Токмо сам он собственноручно никого не резал… помощью товарищей он подрядил на это грязное дело всяческое низовое отребье. А уж те за серебро порезали всякого без малого разбору: и шептуна, и травника, и начётчика, и повитуху… правого и неправого, нужного и не нужного, ибо платили им за голову, и таких голов выискалось в достатке. Но сказ то у нас не о бандитской распре, а о распре семейной, меж мужем и женой, что порой не менее жестокой и кровавой бывает. Итак, прошёл год, прошёл другой, быть может, проскочил бы и третий, да токмо не миновать беды, обручённому с бедою. Остыл наш Вермунд, аки раскалённый известняк в корыте с ключевой водою, пресытился сытною Генриеттой. На диву долго водил Вермунд своего конька пастись на один и тот же луг, и вот время прошло, и конь тот пресытился, да стал засматриваться на иную пажить. Начал Вермунд заглядываться на других девок, позаглядывался, да бросился в омут с головой, бишь предался сладостному греху. И потащило его в лютый разнос, как-то бывает опосля долго воздержания, иль долгого питания каждодневно единым блюдом. Жене же своей, Генриетте он наглую враку врал, что верен ей, что по-прежнему любит…. Да токмо не всякую бабу такой блажью обморочить можно… Разве что какую несмысленную крестьянку иль ополоумевшую горожанку, но уж точно не ту, что читает в водной глади и с духами не телесными беседу беседует! Как-то она его прижала, прищемила, аки мышь дверью. И он, скрипя сердцем, во всём ей повинился, пеняя на греховную природу свою, как на причину всех зол. Генриетта же проявила женскую мудрость: дозволила мужу бороться с греховной его природой в меру его сил, но свято блюсти единое нерушимое правило: похоти поддаваясь, к сердцу никому подступу не давать и свято блюсти нерушимость брака. Такое послабление она дозволила ему, потому что знала, что никого и никогда уже больше не сможет любить так как его. И с тех пор у них, как бы всё пошло на лад… И, казалось, даже вернулась былая страсть, но разве можно сызнова разжечь прежде залитый огонь – то не мыслимо! Не получилось и у Вермунда… А вышло у него иное: как-то на Малой Плотницкой улице, близ Постоялого Двора он повстречал некую Розель. К юной девушке средь бела дня пристал какой-то пьяный дурень, до всех домогавшийся в то утро возле таверны. Вермунд завидев этот дивный цветок, казалось свитый самим архангелом над челом непорочной Девы, устремился на помощь. Чтоб не омрачать первовстречья кровопролитьем, он сунул назойливому пьянице монету и вызвался проводить девушку. Та, не имея силы отвести от молодого бравого красавца глаз, согласилась. С тех пор промеж них завязалась дружба, как тяжкий недуг, споро переросшая в тот самый дивный маложивущий цветок, что трубадуры кличут любовью!
Та, что плачет у болот 1.6
1.6
— Случилось так, что любвеобильное сердце Вермунда вновь дрогнуло, и на этот раз причиной стала молоденькая служанка именем Розель. Генриетта же всё ему прощала, но до поры до времени. Она мирилась с любовницами мужа, зная, что они ей не соперницы, но, когда узнала, что у него появились серьёзные отношения с какой-то служаночкой из купеческого дома, то решила действовать. Она подружилась с Розель, хотя та и не подозревала, с кем имеет дело, а после, когда втёрлась в доверие и уверилась в дружбе, опоила её страшным зельем. Так после додумал Вермунд, ибо иначе и быть не могло. Никто не знает точно, что она с ней сделала, но однажды в полнолуние, в канун святого Кармилия Розель вырезала семью своего хозяина, пощадив токмо младшенькую его дочку. Позже она говорила, что утворила это не своей прихотью, но повинуясь воле неназываемого. Ей занялась инквизиция. Опосля месяца следствия её сожгли на площади, возле мясного рынка. Наш Вермунд едва не лишился разума от горя, ибо он полюбил эту юную деву как никого и никогда прежде. От своего горя он ещё сильнее ударился в блуд и пропадал ночами напролёт. Однажды, когда он вернулся домой после очередной оргии, будучи пьяным, Генриетта в отместку на зло ему сказала, что мол меньше нужно было трахать чужих служанок, тогда бы не пришлось бы по ним плакать. Вермунд в тот же миг прозрел. Не помня себя, он схватил её за горло и принялся так сильно сдавливать шею, что вскоре задушил. Она же успела ткнуть его в ногу спицей, и с тех пор он хром на одну ногу. Спрятав труп колдуньи дома, Вермунд принялся размышлять, как ему от него избавится. В конце концов, чтобы ведьма не ожила, он разрубил её на пять кусков и закопал в подполе. Позже в магистрате он сказал, что жена его пропала, а поскольку родственников у Генриетты не было и большей частью люди её не любили, но побаивались, то и искать её никто не стал. А Вермунд, продал дом и перебрался в квартал к рыбному рынку. С тех пор в том доме недобрые дела творились. Семья, которая купила дом у Вермунда погибла. Погибла и другая семья, что въехала после. В конце концов пошёл недобрый слух о том доме, и никто не желал там обитать. Дом пришёл в запустение. Его выкупил у магистрата некий торгаш южанин, под склад. Так однажды его нашли повешенным в сарае возле дома. В конце концов, в магистрате решили снести проклятое жилище и устроить на том месте пустырь. Но как-то в одну грозовую ночь в дом тот угадила молния, дом вспыхнул, пламя перекинулось на соседние крыши и тогда треть города выгорела дотла. Много людей погибло….