— Помню тот страшный пожар, — сказал Дурин, — я тогда в монастырском кабачишке шибко на кружке пивной сидел с утречка и до самого темна. Монахи говорили, с небес красный петух соскочил да знатно потоптал городишко, мол за грехи его. Опорочился городишко сей, опоскудился в последнее время, вот Господь его пламенем-то и отчистил от скверны. Так трезвонили чернявые.
— Попы да монахи во всякой смерти мирской погрешность людскую ищут. Таковая уж у них работёнка.
— То верно, то верно… Но ведь, сдаётся, не даром молния-то рухнула именно в тот дом, видать покровители-то святые упросили всё ж Господа выжечь сие пакастное вместилище зла.
— Глупо в каждом пожарище, коих по всей земле без числа на дню бывает, видеть руку Господа… Шибко чаще за этим рука человеческая, в месть иль досаждение ближнему.
— А что сей час на том самом месте?
— А кто ж его знает… Я давненько в Брениге не бывал…Быть может застроили уж, может какую обитель взгромоздили, а может и пустырём оставили… в чём есть сомнение, ибо в городе пустому месту не долго бывать.
Затем говорили о злых духах и прочем бесовском и демонском, о том, что лишено грубого тела, но между тем склонно иметь тело тонкое и пластичное. После речь зашла об упырях и вурдалаках.
Ягелон сидел молча, покуривал, глядел на пляску огня, думал о своём, в разговор не вступал, лишь изредка бросал ехидное словцо и ухмылялся в ус. Вспомнилась ему похотливая Марго, с которой он любил позабавится всласть, вспомнился дядька Дарьяк, тот их неприятный разговор накануне; вспомнился Гулаф, глупая и нелепая смерть его, а за ним и неприступная Цапля…
И вдруг припомнилось ему, как на привали у медвежьей берлоги Пузо перечил ему… «Кстати, где же он», — подумал Ягел, встревоженно оглядывая сидевших у костерка.
— Эй, народ…? — поднял голос Ягелон.
— Ась?
— А где чёртов упрямый жиртрест?
Смолк говор, повисла тишина. Один только уголёк трещал в очаге да стонала свеже брошенная мокрая ветвь. На озирающихся кругом лицах нарисовалось изумление.
— А бес его ведает… — раздалось в ответ.
— Окромя шуток, кто и где видал Пузо крайним? Ну же, чего молчите?
Оказалось, что толстяка никто не видел со времени крайнего привала.
— Чёрт бы побрал это несчастного выродка, — сквозь зубы выругался Ягел, а про себя подумал: «Надо было прикончить эту никчёмную собаку ещё там у берлоги…Теперь вот ещё морока…»
— Так может и побрал, — несмело высказал свою догадку Пузырь.
— Хорошо бы чёрт, а не орденская ищейка, иль ещё кто из расторопных.
— Будет вам чушь молоть. Отстал он, и всех дел. Сидит где-нить под кустом с и горько плачет. Ждёт покуда мы за ним воротимся…
— А хрен бы кто воротится за ним, — сказал Одноглазый.
— Хрен точно не воротится: он корнями в земле. А ты воротишься… — сказал Ягелон. — Возьмёшь в помочь Эдрика. Как светать начнёт, покуда Ступня будет путь ведать, пробегитесь в борзе до озера… Дальше не ходите…