Та, что плачет у болот 1.7
1.7
Несмотря на могучую стать, Пузырь Дегмунд малость перебрал, и, отправляясь по нужде, задел ногой котелок с травяным чаем, чем обрушил на свою лысоватую голову поток бранных возгласов и грубых шуток.
— Нерасторопная ты свинья, — в свою очередь беззлобно пробурчал Редвальд, и этого его высказывание звучало безобиднее остального.
Горячее ароматное варево из лесных трав, кореньев и мёда каждому было дорого: оно даровало устам наслаждение, телу недостающее тепло, а иссушённому хмелем нутру — такую потребную целительную влагу. К тому же сей напиток, традиционно и умело приготовляемый среди братии Дурином, чудесно борол дурные последствия невоздержанного пития — к каковому были склоны все присутствующие, — способствовал успокоению нервов и хорошему, доброму сну.
Эльфгар, до того понуро сидевший в сторонке на деревянном чурбане и следивший за пляской млеющего в ямке огонька, вызвался сходить за водой. Он и сам не знал, отчего уста его, в этот не столь радостный для него вечер, раскрылись и будто бы самовольно, точно без участия ума изъявили какое-то внутреннее, неосознанное желание. Никто предложению этому не противился, а наоборот все были рады, что не придётся вновь тащить жребий, дабы определить кому идти к ручью продираясь во мраке ночи через заросли кустарника и высокую траву. «Глядишь ещё и ногу во тьме сломишь, а то и шею, — думали про себя хмельные разбойнички. — Аль какая гадина из-под куста цапнет. Всяко недобро может приключится, особливо опосля такого усердного поминания Нечистого и лютых его козней».
— Смотри, чтоб тебя леший не уволок, — мрачно пошутил Одноглазый, не упускавший случая брякнуть какую-нибудь мерзость, если не опасался отдачи.
— Поганый у тебя язык, Косой, — сказал Дурин, — точно не язык вовсе, а срамная кишка.
Народ покатился со смеху, на Косого посыпались колкости. Уязвлённый Одноглазый заёрзал на месте, так хотелось ему ответить, но он по трусливой своей натуре опасался задевать такого веского человека, как Дурин, который никогда не прощал пренебрежительных к себе речей и дерзких шуток.
— Ничего не бойся, — сказал Череп, бывший когда-то одно недолгое время монахом святого Гарма, — токмо помни…
«А с чего мне боятся, что я мальчик малой? — думал Эльфгар. — Я ж сам вызвался, сам и схожу».
— … как дойдёшь до ручья, в воду не ходи и воды не касайся, ни рукой, ни ногой. А встань поочерёдно лицом к каждой из сторон света и, осеняя себя святым знамением Спасителя, всякий раз молви: «Отыде от мене Ночи Володыко, приблизься ко мне Повелитель Дня, Утра Свет, Предрассветная Тайна, Мрака рассеятель, Душ просветитель, Мира Спаситель, Мира Держатель, Вселенной Зиждитель. Ангелов светлооких в помощь пошли, дабы охранили заблудшую мою душу от нечестивых духов лесных, от тварей болотных, что во мраке нечистых вод блуждают неприкаянные, вечно голодные, с сердцами извечно злу покорными». И опосля уже можешь смело набирать воду и ничего не страшится. После сей молитвы ни единая нечистая гадина к тебе подобраться не сможет.
Ночь расстелилась кругом, как дыра в старом зубе — глухая, тёмная, зловонная. Страшная и непреступная стояла лесная твердыня в безлунном мраке. Мёртвую плоть потухшего неба затянуло чёрным саваном непроглядных облаков. Ядом дышало близкое болото, неприметные глазу смертного нарождались тут и там мертвенно-бледные огоньки, расползались и мерцали, точно светляки, зазывая поддавшегося наваждению в гиблое место. В отдалении на перекатах, толкаясь меж стылых камней, шумел ручей. Смолк птичий пересвист, успокоились неугомонные сверчки, притихли квакушки. Опасливо шебаршила в траве какая-то мелкая живность. В чаще под горой ухал филин.
Эльфгар шёл не спеша, поверяя нетвёрдый осторожный шаг, держа над головой в одной руке фонарь, а в другой котелок. У дола, в цепких лапах кустарника царило безветрие, точно под могильной плитой, но огонёк фонаря малость трепыхался, уязвленный сквозняком. Остался позади густой ольшаник, расступились кусты, открылась высокотравная заводь в человечий рост. Распихивая, заминая упругие стебли Эльфгар шагал, а твердь под ногами становилась с каждым шагом всё мягче и мягче, начинала хлюпать, точно пашня после весенней грозы. Скоро недавно высушенные сапоги вновь напитались влагой. Раз спотыкнувшись о кочку, Эльфгар упал и едва не затушил огонь, от чего сердце его дрогнуло. Наконец он добрался до воды. В золотистом полумраке под душной сенью плакучих ив по каменистому руслу бежал-струился неширокий ручей. Над чистой студёной водой роилась мошкара. Что-то шлёпнуло, точно кто-то невидимый ударил ладошкой по воде, раз-другой. Освещая пространство перед собой, Эльфгар огляделся, сколько мог, но подслеповатый в полумраке взор едва доставал противоположного бережка. В тихой заводи, меж булыжником и поваленным замшелым стволом плескался хариус.