— Но чем я напою тебя, — в простодушие сейчас перепуганный Эльфгар мой состязаться с ребёнком, — со мной нет ни пива, ни вина, мои меха остались там, у костра. Быть может, я схожу и…
— Пиво — мужицкое пойло, — из уст её вырвался пренебрежительный фыркающий звук. — Вино — господ. И то, и другое — пустое, пресное питьё, обременяющее чрево. — Голос её преобразился, стал выразительнее. В нём прозвучали странные манерные нотки, что-то пылкое и любострастное. — Напои меня напитком, дарующим истинное блаженство.
— Но как же я напою тебя, со мной нет сосуда, и я не ведаю о каком питии ты говоришь…
— Глупый, глупый человек, — из уст её вырвался лёгкий смешок, — пока ты жив, твои меха с тобой, ты и сам, не ведая того, сосуд, с рождения исполненный блаженного питья.
— Я… я не понимаю… — запинаясь, проговорил Эльфгар, ещё не замечая открыто помутнённым разумом всю безысходность своего положения, но предчувствуя не таящаяся зло в этих последних словах.
— Закрой глаза и ничего не бойся, — сладкоголосо пропела она ласковым, но властным голосом, каким говорит умудренная жизнью жрица любви девственнику, скопившему денег на первую ночь страсти. — Страх как полынь: он делает её горькой. Ты будешь свободен, как ветер. Ты полетишь быстрее ветра, мой милый Эльфгар.
Эльфгар послушно прикрыл глаза. Веки, губы и сама голова его дрожали, как дрожат кости, когда на столе танцует пьяный гуляка. Стучали зубы, еле слышный звук прорывался из пресохшего горла. Всё его тело утеряло пластичность, точно вдруг его проковали железными обручами, сотрясалось. Из подмышек ручьём вдоль рёбер лил холодный пот. Щёки и лоб сжигал адский пламень. Его точно парализовало, или быть может и вправду корни страшного древа, что стояло на холме, достали и опутали его стопы. Если б сейчас она сказала ему: «Беги, мой милый Эльфгар, ты свободен», — то он, пожалуй, не смог бы сделать и шага. Поэтому он и не бежал, а послушно ждал, чем окончится эта, определённая судьбой, встреча.
— Не подглядывай, — сказала она играючи и сделала беззвучный шаг навстречу, — иначе всё испортишь.
Он почувствовал, как она приблизилась к нему. Её зловонное дыхание, точно незадолго до их встречи она трапезничала на свежей могиле, со всеми нечистотами пожирая мёртвую плоть почивших от проказы.
Нечто горячее, липкое и склизкое, подрагивая, коснулось, защекотало его напряжённую, вздувшуюся пульсирующими жилами шею, запуталось в волосах, как угорь в ивовой ловушке. Исчезло. Остановился, замер томительный миг.
Раздался хруст, точно кто надкусил спелое яблоко, и резкая боль пронзила шею, виски и затылок, точно сквозь ушные раковины экзекутор залил ему в череп раскалённого свинца. Эльфгар дёрнулся, как пойманная в силки рысь, но ощутил себя в могучих тисках высшего хищника. И в этот страшный роковой миг будто пелена спала с его умственного взора, и он понял, что с ним случилось. Он закричал и попытался оттолкнуть её от себя, но обнаружил, что окровавленные, перерезанные запястья больше не служили ему. Страшный крик пронзил мрачную пустоту ночи и вместе с этим криком тело его покинули последние силы.
Она пила его, она упивалась им. Грязная кровь его была полна не исповеданного, сладостного греха. Насыщая, кровь распаляла её.
Она отпустила и отступила, бездвижное тело его повалилось в заросли рогоза, распугав лягушек. Она утёрла рванным рукавом широкую зубастую пасть, протяжно сыто отрыгнула и, склонив голову по-собачьи, внимательно воззрилась на лунный диск выплывший из-за туч. Постояв так немного, она схватила его за ногу и поволокла за собой к старому зловещему дубу. Она не потребляла мяса, но знала, кто имеет в нём нужду.
«А у девчушки крепкая шея, не смотри, что тонкая», — бормотала она не своим голосом.
И так же не своим голосом отвечала: «Теперь придётся смотреть, как верёвка будет медленно душить её».
Та, что плачет у болот 1.10
1.10
— Редвальд, помнишь Танкреда из Лодана? — спросил Дегмунд.
— Такого захочешь – не забудешь… Мрачный тип…
— Тот у которого ещё был придурковатый братец? — встрял Одноглазый.
— Его братья погибли при штурме Аббертона, захлебнулись во рву… Был ли кто-нибудь из них придурком – наверняка! Ведь не может быть так, чтоб три брата и все справные, один да обязательно хворый на башню выродится. Верно, говорю?