— Точно, Дегмунд…
— Помнишь сказ его о трёхпалой ведьме из Реддока?
— Не добрый сказ… Я всегда отлучался отлить, когда он зачинал… Признаться, говорить он умел не хуже нашего Вермунда… А в искусстве нагнать страху равных ему на моей памяти не бывало. У него и рожа страшная, и голос такой… низкий, с хрипотцой и с каким-то дьявольским придыханием. От одного вида его бывало мурашки по телу, а когда рот откроет, так и крутит кишки…
— А что за сказ о трёхпалой ведьме? — спросил Эдрик.
— Говорят же тебе, не добрый сказ…
— Поведай-ка, а опосля порешим, добрый, аль не вовсе! — настаивал Эдрик.
— И не такие ухари под куст сбегали. Но, коли кишка в гузле крепко сидит, могу и поведать.
— Хочешь ведать ведай, токмо я слухать не буду, на бок пойду, — широко зевая сказал Редвальд. — Невмоготу сон бороть.
— Верно, хватит бабкиных сказок, — сказал Ягелон. — Не успеешь прилечь, как светать начнёт. В дозор по двое. Ежели кто заспит — башку оторву. Дурин разыграй жребий.
— Так это… Эльфгар ещё не воротился, как без него?
— Обожди… Келмар, дрова тащи, чтоб потом впотьмах не шебуршать.
В один миг поседелка кончилась, лагерь ожил, пришёл в движение, каждый занялся своим делом, а дело большей частью у всех было одно — поскорее да поудобнее устроится на ночлег.
Зачах в ямке костерок, померкли во мраке надвигающейся ночи лица сотоварищей, по лагерю копошась, бродили неясные тени, и только усталые голоса давали понять кто есть кто.
Ещё до начала застолья Дурин, Хрольф и Фрам устроили под навесом общее ложе, куда с краю уложили раненных и, в изголовье, драгоценные сундуки и сбрую.
Вдруг со стороны реки послышался тихий звук, тонкоголосый, тоскливый, то ли плач, то ли…
— Слухайте? — насторожился Одноглазый.
— Чего там?
— Будто бы плачет кто…
— То хмель в тебе плачется, орясина, — выругал Однуху Ягел.
— Вот снова, слухайте же?
— И вправду, будто дитя плачется, аль девка скулит, — подтвердил Дегмунд.
— Аль и то, и то разом, — добавил Вилаф.
— И впрямь, растяни меня дыба, будто воет кто…по человечьи, — проговорил Вермунд.
— Огня, огня дайте…Келмар, чёрт тебя подери…
— Поди-ка проверь, храбрец, — сказал Ягел, одёргивая Одноглазого за рукав.
Снова завыло. Кони перестали щипать траву, отняв головы от земли, навострив уши, тревожно озирались, сбоченились…
— Да ну бы оно к хрену да редьке, — воспротивился Одноглазый, чуя беду.
— Иди, кому говорю, не искушай…
— А вдруг тамось волколак какой?
— Самострел начини, дура, — сказал Ягелон, – да не дрейфь, волколаков твоих давно извели.
— Извели не извели, а один не попрусь… кто со мной?
— Ты что, собака, перечить тут мне удумал, а ну пшёл...Череп, ступай с ним, да фонарь засвети.
Сон как рукой сняло, да и хмель простыл. Второпях засветили фонарь, изготовили пару арбалетов, ощетинились сталью, встали полукругом у слабеющего огня.
Тощий Череп, держа наперёд самостел, дрожа осиновым листом, нетвёрдо ступал сквозь кудлатый бурьян. Он не спешил, выверял шаг, останавливался и прислушивался. Губы его обсохли, уязвлённую нервным тиком щеку больно жалили шершавые языки ростовой крапивы. Подле него шёл Одноглазый, удерживая в опущенной руке меч и подняв повыше фонарь. Оставшиеся в напряжённом любопытстве наблюдали затем, как их товарищи медленно утопали в высокой траве сперва по плечи, а затем и с головой. Только жёлтое пятно покачиваясь и ныряя медленно плыло средь мрака. Но вот это пятно стало зыбко и исчезло, как и небывало.
Повисло напряжённое молчание. Со стороны ручья послышались странные звуки, точно там шла немая борьба, затем точно хрустнуло сухое дерево.
— Кажись хана, — обронил кто-то.
Послышался характерный звук, сорвавшейся тетивы, и в следующий миг, подкосившись, Фрод упал навзничь лицом в огонь: из затылка у него торчал почти целиком выступивший арбалетный болт.