Строги были монахи, заставляли и его ходить в чёрном с крестом напоказ. Но эта одежда и спасала его несколько раз по дороге к Дону и вдоль него. И монголы щадили, принимая за «служителя урусутского бога», и среди половцев было немало крещённых, которые и помогали ему и едой, и, когда похолодало, одёжкой.
От них-то Тит и узнал о «чудном», но «злом» городке «урусов» на прибрежном холме близ впадения в Дон реки Девица. К нему-то он и шёл, как к ближайшему от половецких кочевий русскому поселению. Дойти, а как уж дальше быть, «Бог подскажет». Ведь нёс он с собой весть страшную.
— Иди, — отпустил его где-то в степи татарский сотник. — И передай князьям вашей веры, чтобы молились за хана Батыя. И урусутским князьям велели покориться хану. Тем, кто не покорится — смерть. Великий Потрясатель Вселенной нам велел покорить урусов, и мы покорим их. Сперва болгаров перебьём, а потом и в их земли придём.
И верил его словам беглец из Саксина, поскольку своими глазами видел, что войск монголы собирают столько, сколько никогда в целом свете не собиралось.
— Знаем мы, Тит Митрофанович, и про планы походов татар на Русь, и про завет хана Чингиза, которого они зовут Потрясателем Вселенной, чтобы не произносить вслух его имя. И про то, сколько их придёт покорять русские земли. И что почти не будет городов, которые они не покорят. Для того, чтобы помочь хоть кому-то уцелеть, и поставили этот городок, — вздохнул говоривший с ним историк.
— Пошто ты меня «-вичишь»? Не князь я какой, а простой хрестьянин.
— Привыкли мы так. Нет для нас разницы, какого рода или знатности человек. Поэтому по отчеству и зовём всякого, уважение проявляем. Мой дед, вон, тоже землю пахал, а все кличут меня Василием Васильевичем. И ты для всех нас — не просто Титша, а Митрофанович.
Прослезился беженец, да тронул руку собеседника, заговорив приглушённым голосом.
— Откроюсь я тебе, Василий Васильевич. К монахам тем я пристал, поелику кат на меня уже топор точил. Тать я лесной был, душегубец. Вот и решил укрыться в дальних землях от смертушки неминуемой да лютой. А с ними будучи, раскаялся я, обет дал никогда в жизни больше не брать в руки оружия, ни единой жизни человеческой не погубить. Постриг хотел принять, даже благословение на службу Господу от митрополита Готского получил, да не успел из-за татаровей проклятых.
— И молитвы ты знаешь?
— Знаю, батюшка Василий Васильевич.
— И как службы проводить?
— И то ведаю, поскольку служкой у батюшки в Семеркенте-городе был. И грамоте да чтению священного писания обучен.
— А сможешь у нас в нашей построенной церковке службы служить?
— Не рукоположен я в сан, — горько вздохнул Титша.
— И что же? Пока нам рукоположенного батюшку кто-нибудь не пришлёт, нам так и без церковной благодати жить? Не дело ведь!
— Не дело… Только грех ведь это.
— Душегубствовать, значит, уже не грех, ежели покаялся, а слово веры людям нести — грех? Особенно — если тебя на службу Господу сам митрополит Готский благословил.
— Твоя правда, Василий Васильевич! Не может быть грехом святое дело.
Фрагмент 17
33
Тысяцкий курского князя — почитай, главнокомандующий сухопутными войсками очень важного удельного княжества, находящегося на границе Великого Княжества Черниговского с Диким Полем. Дядька серьёзный, даже не внешний вид. И свита у него немалая, пятьдесят дружинников, один другого матёрее. Вот только чем эту ораву кормить? С продуктами-то не очень…
Благо, только-только Шестак, сделавший второй рейс в Серую крепость, уехал. Но всё равно поварам пришлось выкручиваться, что-то диковинное из имеющихся запасов изображать. Но ничего. По сусекам поскребли, по амбарам помели, угостили Фёдора Юрьевича. Извинились, конечно, что хмельное на столе только ему, да ещё и в мизерной дозе: ну, не успели меньше, чем за год, разжиться оным в достаточном количестве. Но ещё не виданной в Евразии никем, кроме обитателей Серой крепости да некоторых пограничных стражей, жареной картошкой покормили. Понравилось блюдо из «земляного яблока» старому вояке. Вот только снова пришлось жаловаться, что в достаточном количестве это лакомство только к следующей осени уродится.
— И с хлебом бы туго было, ежели б не курские да донковские гости.
— Не уродился, что ли?
— Уродился. Да только мы сеяли его на меньшее число людей.
Пообедали гости с дороги, службу, что отец Тит вёл, отстояли. В сауне попарились да в бассейн («купель», как они его назвали) с прохладной, а не ледяной, водой окунулись, чудесам да диковинам поудивлялись. В общем, всё, как положено. А уж по утру и к делам перешли.