Подсунув ладони под рюкзак, Семен смотрел только под ноги и едва не налетел на старушку, застывшую посреди площадки первого этажа. Обыкновенная бабка, каких в каждом дворе десяток: заношенный плащ чуть ли не до пят, дурацкий берет размером с полголовы, одрябшее морщинистое лицо. На руках – спящая пятнистая кошка.
В целом старушка выглядела то ли растерянной, то ли расстроенной. Семену показалось странным, что она выползла в вечернее время из квартиры, да еще с кошкой. Взгляд ее изучающе блуждал по подъезду, будто старушка оказалась тут впервые. Может, с памятью проблемы, потерялась?
Семен собирался пройти мимо, но в этот момент глаза в складках сморщенных век уставились на него. Глубоко внутри ершисто шевельнулись воспоминания о маме. Ее, «психическую», знала половина городка, но никто не подошел к ней тем вечером, когда она зарывалась в сугроб на окраине, прячась от невидимых врагов. Там она и замерзла. Ему тогда было двенадцать.
Разве ты такой же, как они?
Нет, однозначно нет. Он никогда не был таким, как они. Что бы ни происходило, он всегда был… Он был хорошим человеком. Да, хорошим человеком, которому просто не повезло в жизни.
– Извините, вам чем-нибудь помочь? – Семен неловко остановился на половине шага.
– А? – бабка приоткрыла нелепо размалеванные губы и по-птичьи склонила голову к плечу.
– Вам помочь? – погромче повторил Семен.
– Да не ори так, ирод! Не глухая! – вдруг рявкнула старуха, при этом кошка у нее на руках даже не шелохнулась. – Катись отседа!
Помог, ничего не скажешь! Раздосадованный Семен протиснулся мимо со своим рюкзаком (бабка не соизволила посторониться) и нажал кнопку справа от лифта.
– Что, следующий? – снова заговорила старуха. – К шалаве этой?
– Вы меня с кем-то путаете, – сдержанно отозвался Семен, жалея, что вообще вступил в диалог. У бабки точно не все дома, и разбираться с ней дальше не было ни малейшего желания. В конце концов, она-то не замерзает в сугробе.
– Ага, как же! – Неприятная старушенция хрипло расхохоталась, а потом шумно втянула носом воздух, наклонившись в сторону Семена. Кошачья голова при этом свесилась набок. – Я-то все чую, как есть! Не обманешь! Ты из этих. И навсегда там и останешься – в выгребной яме!
Чокнутая. Стиснув зубы, Семен следил, как меняются цифры этажей на маленьком экране над лифтом. Шестой, пятый, четвертый… Кошка, кулем висящая на руках у бабки, не давала покоя. Она выглядела не спящей, а дохлой. Чокнутая бабка с дохлой кошкой. Отличная встреча под вечер!
– Думаешь, полстраны объедешь, да и вылечишься? – ехидно продолжила старуха, прищурив слезящиеся глаза. – А вот хрен тебе, торчок гнилой!
Грубые слова пронзили насквозь. Семен обернулся, не веря своим ушам. Откуда?! Откуда она могла это знать?
– Ну, чего рот-то раззявил? – Бабка коротко хихикнула, и ее тонкие ноздри вдруг раздулись, превратившись в два темных тоннеля. – Шел бы своей дорогой, так нет! Сюда приперся! Ну-ну… Мы-то всем рады…
Двери лифта со стуком разъехались в стороны. Бабка отняла от груди руку, в которой сжимала несчастную кошку, и Семен увидел темное пятно на ее плаще. Оно выглядело влажным.
– Чего застыл-то? Иди уж, раз решил!
Семен шагнул в ярко освещенную кабину, не отрывая взгляда от кошки. Прежде чем лифт закрылся, он заметил кровь, капающую на пол с безжизненного тельца.
Свет в спальне не горел. Окруженная спасительной темнотой, Олеся сгорбилась на краю кровати, уперев локти в колени и обхватив низко опущенную голову руками. Влажные волосы облепили предплечья, распластались по плечам, оставляя на футболке мокрые пятна. Ящик прикроватной тумбочки был выдвинут, но Олеся так и не притронулась к лежащему внутри фену.
Остывающие слезы падали вниз, на жесткий коврик в полоску. Домотканые половики, икеевская мебель, фотографии в рамках, тщательно подобранные обои – все это должно было добавить уюта новой квартире, к которой Олеся долго привыкала. А теперь с любовью обустроенное жилище было осквернено. И самое худшее заключалось в том, что это произошло не только что, не одномоментно, а продолжалось уже какое-то время. С тех самых пор, как она предложила Васе жить у себя.
А ведь поначалу ей это нравилось! Нравилось играть в настоящую пару, нравилось видеть зависть однокурсниц, по-прежнему обитающих в общежитии или просто одиноких, нравилось воображать, будто с помощью любви и заботы она волшебным образом исцелит Васю от зависимости…
«Вот ведь дура!»
Олеся прижала ладони к лицу: закрыться, защититься от всего, что давило на нее сверху, снизу, со всех сторон. Колючие воспоминания, стыд, обида, отчаяние – в одиночку продираться сквозь плотно окутавшую ее болезненную пелену было невыносимо, но кто мог с этим помочь? Подруги?