— Когда его спросили, не у них ли находится директор школы Улас Курчак, тот парень ответил: нет, но он слыхал, как в отряде говорили, будто бы Курчака разыскивают и УПА, и немцы, а он где-то прячется, даже жену бросил на произвол судьбы. Потому, скажу тебе, Улас, мы все делаем не с бухты-барахты. Всю операцию о твоей засылке в партизанский отряд я продумал сам лично, так что можешь быть спокоен. А то, что провалилось несколько наших агентов, тебе только на руку: они не поверят, что мы еще одним, да еще таким видным в районе человеком, как ты, можем рисковать.
Я молчал.
— Это нужно для ОУН, это будет твой малый вклад в общее великое дело нашей борьбы, — тихо сказал Вапнярский, а затем уже твердо, с командирской интонацией в голосе (пан Вапнярский-Бошик умел и так) добавил: — Это приказ, и ты, как член нашей организации обязан ему подчиниться.
— А теперь за мной, — поднялся Стах. — Я ознакомлю тебя с заданием и обсудим некоторые детали.
— Перед уходом из лагеря зайдешь ко мне, — бросил Вапнярский.
— Легенда твоего прихода в лагерь проще простой, — уже по дороге объяснил мне Стах, — твою учительку-жидовку прятал у Омельяна не Юрко, а ты, вот за это тебя УПА и немцы и разыскивают. Скажешь им, что скрывался в лесу, высмотрел, где размещены наши отряды, — это для них уже не секрет, по словам лазутчика, они все знают, неизвестна им лишь наша численность и вооружение.
В землянке наш грозный начальник СБ дал мне еще десяток разного рода заданий. Главные из них — обнаружить дислокацию партизанских аэродромов, куда прибывали из советского тыла самолеты с грузами; найти базы с военным снаряжением, оружием, боеприпасами и продовольствием; узнать передвижения партизан, численность их отрядов; уходя из отряда, желательно любым путем добыть рацию с запасом питания, — наша в курене выбыла из строя, а немцы в последнее время стали прижимисты, отношения с ними с каждым днем все больше обостряются. Об этом же незадолго до моей засылки в отряд говорил мне Вапнярский.
— На хрена нам такие союзники, которые безостановочно драпают от самого Сталинграда и скоро отдадут большевикам всю Украину! Нашими руками они делают самые грязные и черные дела.
Когда я зашел попрощаться с Вапнярским, он налил в две чарки водки, заверил меня в том, что мое задание, как и любое другое, хоть и опасное, но не такое уж рискованное, в противном случае он отстоял бы меня от засылки в отряд. Пожелав удачи, он выпил и театрально, «на счастье» ударил рюмку об пол, но она не разбилась, — пол был земляной, а чарка граненая, крепкая.
— А, — махнул он с досадой рукой, — не будем суеверными. Береги себя, У лас, и поверь: другого выхода у нас не было, всех перебрали — пеньки пеньками. Будь осторожен и помни, — ты еще нужен организации для будущих серьезных дел.
Он меня обнял и расцеловал; от него, как всегда, сильно несло сивухой.
На тропе, которую мне указал Стах, меня остановил передовой партизанский пост. Партизан было трое; одного я так и не видел, когда те двое окликнули меня и подошли ко мне, он оставался где-то за кустами. Впереди шел с автоматом наготове мужчина, лет сорока, с желтыми прокуренными усами, от него так несло табаком, что я даже издали услыхал этот запах, всю жизнь казавшийся мне самым неприятным. Он стал обыскивать меня, в этот момент я услыхал, как второй, идущий следом за ним парень, на вид подросток с едва пробившимся пушком на верхней пухлой губе, воскликнул обрадованно и с таким удивлением, словно увидел динозавра:
— О, Улас Тимофеевич! Товарищ директор!
— А может, он уже стал пан директор? — ощупывая мои карманы, недобро спросил пожилой.
Но я заговорил с младшим:
— Спасибо, что узнал, а мне хоть и стыдно, не могу припомнить.
— И не сильтесь, Улас Тимофеевич. Два года назад я был в полтора раза меньше ростом, самый маленький в классе, вымахал уже потом, когда школа закрылась. Я — Володя Франько, в седьмом был…
Мне действительно было стыдно, но не потому, что не узнал своего ученика, а оттого, что пожилой партизан так бесцеремонно и грубо обыскивал меня, да еще при бывшем ученике, — такое со мной было первый раз в жизни.
— И куда ты направляешься? — закончив обыск и не найдя ничего компрометирующего, спросил пожилой.
— Ищу партизан.
— И вы так откровенно говорите об этом? А если мы не партизаны, а какая-нибудь националистическая банда?
— Вы разговариваете на суржике, смеси украинского и русского языков, а там таких нет, таких там убивают.