— Ты не можешь. Это безумие. — Теперь Аре не хватало убежденности.
Но какой был выбор?
46
— КОРАБЛЬ-СЕРДЦЕ ЗДЕСЬ. Я стояла перед ним. Я восстановилась. — Нона оторвала руки Ары от себя. Она нуждалась в безопасности Ары. — Садись в экипаж.
— Там нет места.
— Тогда залезай на него и следи за стрелами.
Нона закрыла глаза, закрыла уши, чтобы не слышать рева огня, и открыла сердце для сдерживаемой ярости, которая дрожала в каждом члене с тех пор, как она оставила Дарлу, еще теплую, среди сена.
Редко когда Путь казался таким далеким. Просто нить. Чуть больше трещины, пробежавшей по ее снам в тот день, когда Гилджон впервые посадил ее в свою деревянную клетку. Она видела его как след, там и не-там. Ее ноги помнили меч-путь, ее узкое предательство, зияющую внизу пропасть. Дарла ненавидела эту штуку. Ей никогда не удавалось сделать больше четырех шагов. Но она возвращалась к нему снова и снова, не испытывая страха. Однажды Нона спросила ее почему. Дарла одарила ее свирепой улыбкой:
— Отец говорил мне, что твои слабости могут научить тебя большему, чем твои сильные стороны.
Генерал Ратон не знает, что его дочь мертва. Еще нет. Он не узнает, что Нона использовала последний плоть-бинт, который мог бы спасти ее. Он не узнает, что бинт был потрачен на пустую месть человеку, который не годился даже на то, чтобы смотреть на его дочь.
«Семь лун, чтобы быть в безопасности». Нона не была заинтересована в безопасности. Если Путь разорвет ее на части, она будет рада этому и будет надеяться только на то, что ни один камень из дворца Шерзал не останется на другом. Она обратит свою беспомощную ярость в огонь, который очистит гору, огонь, который поглотит бледные огоньки позади нее, прочешет туннели Тетрагода.
Она снова посмотрела на Путь и обнаружила, что он сверкает, река, извивающаяся в большем количестве измерений, чем должен знать разум, бегущая под прямыми углами к воображению. Пульс корабль-сердца стучал у нее в ушах. Нона без колебаний бросилась вперед.
На этот раз все было по-другому. Путь не был чем-то узким, петляющим под неожиданными углами, пытающимся сбросить ее на каждом шагу. Путь превратился в плоскость, текучую гладь расплавленного серебра, такую широкую, что падение с нее казалось невозможным. Даже если бы она не бежала, Путь все равно бы увлек ее. Она могла мчаться вечно, неутомимая, каждый шаг приносил новую энергию. Мир остался позади. Время не имело власти. Путь охватывал, наполнял, вел, давал направление.
Самое трудное было не остаться на прежнем курсе, а свернуть с него. Сделаешь слишком много шагов, и уйти станет невозможно — по крайней мере, уйти и остаться целым. Возможно, это справедливо для многих путей. Теперь Нона видела дилемму Клеры, видела как ей, должно быть, было трудно сделать то, что казалось таким простым со стороны Ноны, как легко было бы вернуться на ее прежний курс.
Нона бежала по Пути, и все ее несчастья остались позади после первого же шага. Ее раны, ее усталость, даже боль от смерти Дарлы, все это казалось чем-то маленьким позади нее, бледным и слабым. Каждый шаг наполнял ее энергией такой неистовой, такой волнующей, что эта энергия переписывала ее, становилась ею, заменяла ее сердцевину.
В конце концов ее вернула только Дарла. Нона бежала бы по Пути вечно. Что-то настолько правильное нельзя опускать от себя. Но факт смерти подруги остался позади. Что-то подобное не могло быть просто выброшено, отброшено, брошено, как будто оно не имело никакой ценности или смысла. И с воем Нона повернулась в том месте, где уже не могло быть поворота, и упала обратно в мир.
Она ударилась о землю и только с усилием сумела остановить падение. В мире было слишком много возможностей, и ее тело хотело исследовать их, хотело течь, как дым, танцевать, как пламя, лижущее воздух вокруг нее, следовать притяжению гравитации глубоко в землю; хотело бежать, как она бежала по Пути, не в одном направлении, а во всех сразу. Аспекты Ноны начали разделяться: одни отвечали на беспокойство лошадей, другие исследовали дым, третьи играли с огнем.
Слабый шум проник в необъятность чуда Ноны, и она повернулась к нему, к черному экипажу, окутанному дымом. Какая-то фигура прижалась к его боку. Ара!
Нона глубоко вздохнула, словно вынырнула на поверхность какого-то бездонного озера. Было больно, как будто ее легкие были обернуты битым стеклом, но в последнее время она привыкла к боли. Нона глубоко вздохнула и втянула в себя все возможности, мириады вариантов, пока, наконец, не сосредоточилась, стала единой и целой, содрогающейся от силы.