– Хм, – сказал он осторожно. – Где ты их все нарисовала?
– На уроках. Я сидела и рисовала, – сказала она. – В классе ведь можно умереть от скуки, верно? (Поздние часы и тяжелая работа в питомнике, читатель. Она почти никогда не высыпалась как следует.)
Она была такой юной. Он задал несколько личных вопросов. Решил, что в ответ слышит ложь, и переменил тактику.
– Но почему «Дом Лалли»? – спросил он. – Почему не Ив Сен-Лоран? Не Мьюир?
– Мне нравятся ваши модели, – ответила она просто. – Нравятся ваши расцветки. – На ней были джинсы и белая рубашка. Разумно. Если одеваться тебе не по карману, то и не пытайся. Носи то, что тебе идет. Он взял ее.
– Работа тяжелая, а зарплата маленькая, – предупредил он. – Тебе придется мести полы.
– К этому я привыкла, – сказала она, но не сказала того, что ей тут же пришло в голову: что такая работа все-таки не становится труднее и не затягивается в полнолуние. Ей пришло в голову, что для своего возраста она, пожалуй, набралась большого опыта. От этой мысли ей стало и приятно и взгрустнулось, и так захотелось поговорить с кем-нибудь, но, естественно, говорить ей было не с кем, но тут ее закружил вихрь восторга и торжества: «И все-таки я добилась, я получила работу, я правда получила именно ту работу, я попала туда, куда хотела попасть!», но и этого сказать было некому. А потому она просто еще раз улыбнулась Гектору Макларену, а он подумал, ну где я видел такую улыбку – счастливую и трагическую одновременно, но так и не сообразил. А потом он пришел в недоумение: что, собственно, я сделал? Почему я это сделал? У нас и так штат перегружен. Вот и Хелен иногда действовала на него точно так же: совершенно непонятным образом заставляла его поступать наперекор здравому смыслу. Он решил, что просто не в силах противостоять женщинам. (Чего, читатель, естественно, не было – разве что женщинам с кровью Джона Лалли в жилах.)
Вот так Нелл начала работать у своей матери. Ну раз подобное тяготеет к подобному, удивляться тут нечему. Какая-то толика таланта Джона Лалли досталась им обоим – и матери, и дочери.
ЛЮБИМА!
Нелл уехала из дома в среду. Гектор Макларен принял ее на работу в четверг, и она начала работать в следующий понедельник. Жила она в маленькой гостинице в Мейда Вейл – бесплатный номер за уборку с 6 до 8 утра шесть дней в неделю. На работу она ходила пешком. Там она подметала полы, получала разрешение сделать вручную шов-другой и внимательно наблюдала за закройщиками. По вечерам она ходила на дискотеки и попала в дурную компанию. Ну не очень дурную, а просто слишком ярковолосатую, с булавкой-другой (английской) в ухе или в носу, дружелюбную, пассивную и для Нелл вполне безопасную. Новые друзья не предъявляли ей никаких требований, ни интеллектуальных, ни эмоциональных. Они поникали, они возникали, они курили травку. И Нелл курила, помня, как курение успокаивало и подбодряло Клайва с Полли, забывая, как всепроникающая бездеятельность довела их до падения. На работу она приходила усталая, но она привыкла быть усталой.
Как-то днем в пятницу в мастерскую пришла сама Хелен Лалли. Головы обернулись. На ней был кремовый костюм, а волосы зачесаны кверху. Она вошла в кабинет и немного поговорила с Гектором Маклареном за стеклом. Потом вышла и направилась прямо туда, где сидела Нелл, и взяла плащ, который она шила, и осмотрела его, и казалось, одобрила то, что увидела. Хотя Нелл знала, что шов не совсем прямой. Она вдруг заснула над ним, а распарывать и поправлять ей не захотелось.
– Так тебя зовут Нелл, – сказала она. – Мистер Макларен отзывается о тебе очень хорошо. Нелл такое красивое имя. Оно мне всегда нравилось.
– Спасибо, – сказала Нелл польщенно и порозовела. Она изо всех сил старалась выглядеть прожженной и злой, но без особого успеха. Хелен подумала, что девочка слишком юна, слишком худа и, вероятно, живет не дома, а это ей совсем ни к чему. Потом она поговорила о ней с Гектором, глядя сквозь стекло туда, где темный ежик Нелл наклонялся над материей.
– Она слишком юна, – сказала она. – Такая ответственность! Как-то не похоже на вас, Гектор, что вы ее взяли, да и швы у нее все-таки извилистые. Штат у нас перегружен.
– Нет, если бразильский заказ подтвердится, – сказал он. – Если подтвердится, мы будем перегружены работой. – Тут зазвонил телефон, и заказ из Рио подтвердился. «Дом Лалли» редко соглашался на подобное – полный гардероб для невозможно богатой и капризной молодой женщины, новобрачной, которая питала пристрастие к красным розам (или ее муж питал), и такой цветок следовало деликатно или броско – по усмотрению «Дома Лалли» – искусно вышить или сногсшибательно апплицировать на всех до единого предметах – от эластичного пояса до шубки.
– Но почему мы согласились? – сетовала Хелен. – Так вульгарно.
– Ради денег, – энергично ответил Гектор. – А вульгарно или не вульгарно, зависит от того, как сделать.
– Но ведь мне придется все время стоять у кого-то над душой… – Тут она воспряла духом. – Ну в конце-то концов красная роза красной розе рознь.
Естественно! Тут Гектор вспомнил про папку Нелл, и Нелл извлекли из рядов, и она вышила пару-другую пробных роз – начиная от алых бутонов и кончая буйной фантасмагорией, что совсем прогнало сон, – и неделю спустя уже сидела в мастерской, которую Хелен устроила в мансарде своего дома в Сент-Джон-Вуде, и, как сумасшедшая, вышивала розы на тканях всевозможных оттенков, плотности, текстуры, подбирая цвет и нитки с безошибочным инстинктом.
– Боже великий! – сказала Хелен, – и как это я обходилась без тебя! – А Гектору она сказала: – Мне почти не приходится ей что-нибудь указывать, она словно бы чувствует мои мысли. И так приятно, что в доме девочка – я слишком уж привыкла к мальчишкам.
– Только не вздумайте видеть в ней дочь! – сказал Гектор. – Она у нас работает. Не портите ее баловством.
Гектор считал, что Хелен испортила сыновей баловством – потакала им, позволяла делать, что им хочется, тратила на них слишком много денег. Возможно, он был прав – но им жилось счастливо, а в завете «начинай так, как намерен продолжать» никакого смысла нет. Зачем? Почему не проводить время хорошо, пока можно? Вот что чувствуют многие матери, когда их дети остаются без отцов.
– Нелл, – сказала Хелен однажды, когда Нелл уже неделю горела в розовой лихорадке. – Где ты живешь?
– В общежитии, – сказала Нелл, уловила сочувственную озабоченность и поспешила успокоить, как было у нее в привычке: – Это неплохо. Есть вода и канализация действует. Прежде я работала горничной вместо платы. Но так выходит дешевле.
И она улыбнулась. А Хелен подумала: где я раньше видела эту улыбку? (На губах Клиффорда, а то где же, но она старалась о Клиффорде не вспоминать.) Будь у меня дочка, думала Хелен, я бы хотела, чтобы она была совсем такой. Прямой, доброй, распахнутой миру. Я бы, конечно, хотела, чтобы она жила не в общежитии. Я бы хотела, чтобы она не выглядела совсем уж беспризорной, не была бы такой исхудалой, и чтобы о ней по-настоящему заботились. К черту Гектора, подумала Хелен и продолжила разговор:
– Почти все наши девочки живут дома.
– Так ведь потому, – заметила Нелл, – что вы платите им слишком мало. – И она улыбнулась, смягчая свои слова. – Но у меня нет дома. То есть родного дома. И никогда не было.
Быть может, слушай Хелен внимательнее, она расспросила бы Нелл об ее истории поподробнее и сделала бы нужный вывод, но она все еще с горечью размышляла над тем, что восприняла как обвинение. Неужели она правда недоплачивает мастерицам? Но она платит по существующим ставкам, так разве этого недостаточно? Естественно, с горечью она размышляла потому, что в глубине знала, насколько этого недостаточно. «Дом Лалли» извлекал выгоду из своей репутации и в этом отношении: если люди становятся в очередь ради чести работать на вас, им можно платить очень мало. В этом, читатель, я усматриваю естественное воздаяние. Если бы Хелен не чувствовала себя виноватой, она бы не была задета, не задумалась бы с горечью и обрела бы свою дочь заметно раньше. А так ей пришлось подождать.
Надо будет поговорить об этом с Гектором. – У тебя есть мальчик? – спросила она у Нелл, и Нелл порозовела.