Страдая так же, как страдала она.
Я не могу думать о своей дочери в таком месте, как это. Это слишком больно. Вместо этого я позволяю своей вине, провинности опалять края совести, как спичка сухую бумагу. Проституция никогда не интересовала меня как бизнес, в отличие от моего покойного брата. Моя преступная деятельность всегда была более конкретной, выбранной для удовлетворения потребности убивать и контролировать, а не трахаться. Но я не могу игнорировать то, как наркотики, моя бывшая профессия, заставляли отчаявшихся наркоманов прийти в этот мир.
Как я заставил Ив войти в мой.
— Это не то же самое, — огрызается Джозеп, внимательно наблюдая за мной и, как обычно, сомневаясь во мне. Клянусь, он знает меня лучше, чем я сам себя знаю. — То, что ты сделал с Ив, совсем не похоже на это.
— Я не оставил ей выбора, — резко говорю.
Я, черт возьми, приставил пистолет к ее голове.
Мой мобильный внезапно становится слишком тяжелым у меня в кармане. Внезапно мне понадобилась ее поддержка. До Ив я никогда не сомневался ни в одном своем решении. В эти дни все мрачные методы, которые я использую, чтобы удержать себя на этом пути, выходят из-под контроля.
Джозеп хватает меня за руку, его голубые глаза пронзают меня сквозь мрак и неон.
— Ты украл у нее свободу воли, а потом вернул обратно. Я был там, помнишь? Это ее выбор — остаться.
Я стряхиваю его руку.
— Попов, — бормочу я.
— Она никуда не денется, Данте, — говорит Джозеп, отказываясь отпускать разговор. — Имей немного веры. Что бы ты ни скрывал от нее, это может пошатнуть основы, но не сломает тебя, — он, наконец, отводит взгляд. — А теперь давай сожжем эту чертову дыру дотла.
Мужчина прав. Ив в безопасности в моей постели, ее безупречное тело жаждет моих прикосновений и только моих. Она еще не знает, какой я бессердечный ублюдок, во всяком случае, не в полной мере.
— Сюда, — слышу, как говорит Джозеп.
Я ловлю взгляд молодой хостес, когда иду следом, и мой разум возвращается в игру. Не имею власти стереть кошмар прошлого у этих девушек, но могу устранить ответственных за это мужчин. Могу сделать так, чтобы им было в два раза больнее.
Музыка — настоящее дерьмо. Свет тусклый. Красные кожаные кабинки ломятся от тел, пока печально выглядящие стриптизерши кружатся в борьбе за выживание на сцене. В этом месте нет никакого желания, только прогорклая вонь отчаяния.
Дмитрий встречает нас на верху деревянной лестницы в задней части клуба. Стены черные, краска потрескалась и облупилась. Я хочу окрасить их в алый цвет кровью каждого мужчины, который вошел в это место и заставил страдать этих девушек.
— Следуйте за мной, — говорит он, кивая нам.
Мы вливаемся в недра клуба с незаметностью натренированных убийц. Бойкие. Разрушительные. По пути собираем остальных моих людей. Девушки, с которыми мы сталкиваемся, едва обращают на нас внимание, прижимаясь к грязным стенам, будто наше прикосновение вызывает отвращение. Мы не принимаем это близко к сердцу.
Дмитрий останавливается и указывает на дверь. На полу и на соседней стене видны брызги крови. Это все, что осталось от телохранителей, которые когда-то стояли здесь. Я хмуро смотрю на Джозепа. Убийства были не такими чистыми, как мне бы хотелось, но полный отчет о них будет позже.
— Выбей ее, — приказываю я.
Гнилое дерево прогибается, как картон, под силой его ботинка.
— Идем! Идем! Идем!
Все вшестером мы вваливаемся в темную комнату под звуки пронзительных криков. Вонь несвежих тел поражает наши чувства, как удар по телу. То, что встречает нас, заставляет меня резко остановиться и мрачно усмехнуться.
Попов.
Привязанный к кровати, полностью обнаженный, его большой белый живот трясется от его возмущения, а во рту кляп из черной кожи. Настолько, бл*ть, беззащитен, насколько это вообще возможно для мужчины. Мы не смогли бы связать его лучше, даже если бы попытались.
— Закрой дверь, или то, что от нее осталось, — я говорю одному из своих мужчин.
— Да, сеньор.
— Ты знаешь, кто я такой? — тихо говорю, делая шаг в сторону Попова.
На полу в изножье кровати лежит грязная черная атласная простыня. Я поднимаю ее и бросаю на его трогательно обмякший член. Никто не хочет видеть это дерьмо.
Он кричит сквозь кляп и дергает наручники у себя над головой, но они крепки. Я предполагаю, что это «да»…
Игнорируя его, я сосредотачиваюсь на двух обнаженных девушках, съежившихся у моих ног.
— Скажи им, что мы не обидим их, — резко говорю я Дмитрию.
Он произносит фразу на румынском. Я наблюдаю, как одна из них осмеливается поднять голову. Ее рыжие волосы ниспадают на плечи, как горящие угли. Ее кожа бледная, как снег. Такая же бледная, как у Ив. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, полными недоверия.