— Ударит, встретим, — сняв ушанку и поглаживая широкой ладонью вспотевшую лысину, взмахнул рукой Иван Петрович Калинин, переходя от танка к танку.
— Врубайся глубже, интересный мужчина, — вставил он свою излюбленную поговорку, .наставляя командиров машин. — Навалятся — подпускай ближе, бить наверняка, чтобы на каждого гада не больше одного снаряда. Команды не жди, сам решай, когда сподручней бить. Но маскируйся так, чтобы ты его видел, а он тебя — нет. В стенках не забудь ниши выдолбить, да гранат трофейных по пятку в связку. Их рукоятка длинная, бросать удобно. У гранат младшего механика–водителя оставить, нечего ему в неподвижном танке делать.
Вольский чуть поотстал от Калинина и только слушал его, не вмешиваясь в распоряжения комбрига. Генерал всегда придерживался железного правила — не подменять подчиненных. Пусть сами думают, предлагают, решают. Иначе можно незаметно для самого себя вырастить подхалима, готового только поддакивать, но не умеющего ни мыслить самостоятельно, ни решения принимать. Конечно, если требовалось, Вольский отдавал приказ и пусть только кто‑нибудь посмеет не выполнить его. Но даже и в этом случае он старался, чтобы подчиненный понял замысел командира, сердцем и душой вос–принял его, точно им самим, а не кем‑то выношенный. Тогда подчиненный действовал, что говорится, с огоньком, с инициативой, иногда развивая, сообразно обстановке, командирский приказ и не боясь брать на себя ответственность за судьбу боя!
Вот и сейчас, когда он приехал сюда, Калинин начал горячиться. Всего‑то у него было теперь десять танков — шесть уцелели после боя, четыре пришли из ремонта. И, услышав о предполагаемом наступлении немцев, рубанул.
— Сам поведу в контратаку. Врежусь в их боевые порядки, буду бить огнем и гусеницами! Только так, только дерзостью!
Вольский улыбнулся краешками губ.
— Горяч ты, брат. Сними свой малахай, остуди немного голову, да подумай, что можно сделать с десятком танков в открытом бою с целой дивизией? А не лучше ли все же выбрать поудобнее позицию у северо–западных скатов на краю балки да поаккуратней закопать ваши «тридцатьчетверки». А в юго–восточной балке поставим пяток машин бригады Вахрушева. Вот и бейте противника с места. А повернет назад — вылезайте из засад, догоняйте.
Калинин постоял несколько минут с закрытыми глазами. Вроде спит. Потом открыл глаза.
— Понял, товарищ генерал. Это вы здорово решили.
Потом они вместе пошли смотреть, как осуществляется приказ. Кажется, порядок.
Командир прибывшей сюда ночью противотанковой батареи лейтенант Зарубин хлопотал над оборудованием огневой позиции. Он торопил расчеты, которые на руках вкатывали сорокапятимиллиметровые пушки. Батарея устанавливалась на одной из террас обращенных к противнику скатов высоты.
Командир первого орудия сержант Дунаев, вытирая ушанкой пот со лба, журил заряжающего:
— Кто же, дурья голова, бруствер камнем выкладывает: снаряд ударит, каменными осколками брызнет. А ты бруствер из песочка насыпь да дерном обложи, и удар смягчится, и маскировочна будет. Понимать надо — не первый день у орудия.
Сержант Костя Дунаев, белокурый великан из пригорода Одессы, острослов и затейник, был любимцем батареи.
Еще в детстве он пристрастился к морю. Подолгу простаивал Костя у пахнувшего рыбой причала, любуясь, как прыгая с волны на волну, уходили в открытое море рыбацкие шаланды, как кланялись и вращались, похожие на журавлиные шеи, ажурные длинные стрелы портальных кранов, опуская тяжелые грузы в трюмы торговых судов.
На одном из таких судов работал старпомом отец Кости Савелий Дунаев, который своими рассказами о кораблях, о путешествиях и привил сыну любовь к морю.
После десятилетки Костя мечтал поступить в военно–морское училище. Но мечта Кости не сбылась. Его призвали в армию и направили служить в артиллерийские войска.
Природная сметка, пытливость и находчивость Кости обратили на себя внимание командования. Скоро из подносчика снарядов Костя становится сержантом, командиром орудия «сорокапятки».
Война застала Дунаева в одном из пограничных гарнизонов Закавказского военного округа.
А спустя некоторое время он получил в измятом затасканном конверте письмо. Видно, долго оно блуждало по фронтовым дорогам, пока не попало в руки адресата.
Тетя Лида, сестра отца, которая уже десяток лет заменяла Кости рано умершую мать, на сером листке оберточной бумаги писала, что отец за неделю до войны ушел в заграничное плавание и до сих пор не вернулся. Сама она очень больна, и даже во время бомбежки у нее не хватает сил спуститься в погреб. Письмо заканчивалось крепко запомнившейся Косте фразой: «Не посрами, сынок, нас. Бей без пощады извергов!»