— Враг всегда может пойти и ждать его всегда нужно, пока он окончательно не разбит, — услышали друзья голос командира взвода лейтенанта Зарипова.
Лейтенант обходил свой взвод. Глядел, устранены ли разрушения, сделанные танковыми гусеницами при отходе. В руках у него было несколько бутылок с горючей жидкостью. Две он оставил Лукину и Бениашвили, проверив, могут ли они пользоваться терочной дощечкой для запала. Увидев, что Лукин мастерски прикрепил ее к левой руке и помог Бениашвили сделать то же самое, Зарипов пошел дальше. Он уже собирался завернуть в ближний ход сообщения, соединяющий окоп с траншеей, как услышал приглушенный басок Лукина:
— Никак танки? Жора, смотри!
Зарипов остановился и машинально глянул на часы.
— Тринадцать тридцать, — тихо сказал он и стал вглядываться в сторону противника.
Как и в первый раз, из‑за высоты перед Марфовкой появились серые точки и двигались к переднему краю. По земле катился отдаленный шум моторов и гусениц.
Но то, что Зарипов заметил только сейчас, на высоте видели уже несколько минут. По проводам, как и утром, неслись команды. В окопах на переднем крае началось оживление. Согнувшись над зелеными ящиками, надсадно кричали телефонисты. Старшие начальники еще и еще раз напоминали:
— Отрезать пехоту от танков! Выдвигайте вперед пулеметы! Забрасывайте гранатами.
А танки шли, набирая скорость. Около шестидесяти, средних и легких машин с автоматчиками на броне волнами накатывались на наши передовые траншеи, с ходу ведя беспорядочный огонь. Головные танки были уже в нескольких стах метрах, когда перед ними взъерошилась, поднялась земля. Сотни тяжелых и средних снарядов, шурша над головами нашей пехоты, накрыли стальную лавину. Они рвали и раскалывали боевые порядки вражеских танков. Десанты автоматчиков скатились вниз, словно сдутые ветром. По ним ударили наши пулеметы. Застрекотали автоматы.
Легкие танки начали останавливаться, с неуклюжей поспешностью разворачиваться и отходить. А средние, стараясь выйти из зоны обстрела, на предельных скоростях устремились к нашим траншеям. Но их боевые порядки уже нарушились: несколько машин горело, и лишь разрозненные группы их, по два–три танка, в разных местах успели перемахнуть через брустверы и накрыть наши окопы. Им навстречу летели связки гранат, бутылки с горючей жидкостью.
Взвод лейтенанта Зарипова, прижав к земле группу вражеских автоматчиков, вел по ним огонь.
Два «максима», расположенных на откосе за передней траншеей, безостановочно цокали через головы Лукина и Бениашвили. Лукин, положив карабин в канавку на бруствере, тщательно, как бы не торопясь, целился и плавно нажимал на спусковой крючок. После каждого выстрела он внимательно всматривался в цель и неизменно повторял:
— Еще одному фрицу капут!..
— Бей, Сэмьён, как бэлку в глаз, — кричал, клацая затвором, разгоряченный боем Бениашвили.
После каждого выстрела он откидывался к стенке окопа, опирался на нее затылком и закрывал глаза, словно отдыхая. А потом, тряхнув головой, снова двигал затвором и снова нажимал на спуск.
Бениашвили не видел, как один из танков, перемахнув через передний край в расположении соседнего батальона, развернулся и направился прямо к их взводу. Серая стальная громада, издавая прерывистый, дребезжащий лязг и сверкая гусеницами, быстро двигалась к их окопу. Сквозь звон стали и грохот выстрелов Бениашвили услышал бас Семена:
— Готовь горючку, чего рот разинул? — Лукин быстро наклонился и выхватил из ниши окопа две бутылки. — Держи! Зажигай и бросай, как подойдет метров на пятнадцать не ближе, а я подстрахую. — Он прокричал это почти над ухом Бениашвили и сунул ему в руки одну бутылку.
Жора схватил бутылку, зажал ее в правой руке и с изумлением наблюдал за приближавшимся танком. Гусеницы, до блеска отшлифованные о грунт, бежали перед его глазами. Дуло башенного пулемета часто моргало желтоватыми вспышками, пули роем проносились над его головой.
— Зажигай! Бросай! Остолбенел, что ли? — Стараясь перекричать шум боя, заорал Лукин, чиркая о терочную дощечку запалом своей бутылки. Но запал никак не загорался. Наконец, сердито сплюнув, Лукин сунул бутылку в нишу и выхватил оттуда приготовленную связку гранат.
Танк был уже метрах в пяти от окопа, когда Лукин увидел, что Бениашвили, словно очнувшись от оцепенения, резко взмахнул рукой с бутылкой, на которой, дымя и искрясь, горел запал.
— Нельзя бросать, ложись, скаженный! — вскрикнул Лукин. Но было уже поздно: бутылка, кувыркнувшись в воздухе, упала на передний наклонный лист брони. Бениашвили закрыл лицо руками и упал как раз в тот момент, когда танк, вздыбившись над бруствером и рыкнув мотором, навалился на окоп. Горючая жидкость раскаленным потоком потекла с передней брони на бруствер. Вместе с осыпью земли она падала в окоп, на Бениашвили, на его каску, шинель, поползла за воротник.