— Без нас не начнут? — кивнул в сторону зрительного зала.
— Думаю, что нет, — чуть улыбнулся Орлов.
— Когда спектакль окончится?
— В двадцать два тридцать.
— Отбой в двадцать три?
— Так точно.
— Мой приказ о том, чтобы все офицеры после полуночи находились на своих квартирах, соблюдается?
— Строго соблюдается, товарищ генерал. Ни одного нарушения не было.
— Отлично! А сейчас — на спектакль. В последний раз я «Любовь Яровую» еще до войны в Малом видел. Как там говорится? — Гусев призадумался и вдруг проговорил неожиданно молодым голосом: — «Крепи, Швандя!»
— «Креплю! В мировом масштабе!» — в тон ему репликой из пьесы ответил Орлов, и оба рассмеялись.
Говорят: пришла беда — отворяй ворота. А вот пришла одна радость — похвала генерала, и вслед за нею сразу другая — «Тебя ждет Лена!» Взволнованный, сияющий подошел к Лене Юрий Верховцев. И, как всегда, она показалась ему еще лучше, еще милей, чем он представлял ее.
— Мне так хотелось увидеть вас перед спектаклем, пожелать успеха.
— Спасибо! У вас сегодня счастливый день.
— Не подумайте, Лена, что я счастлив лишь потому, что меня похвалил генерал. Приятно, но, ей-богу, не в этом дело. Я любил полк, когда был за тысячу километров от него. И вы знаете почему. Когда приехал сюда, то увидел, что и все офицеры любят полк, патриоты полка. И я теперь горжусь, что в успехах полка есть и моя, пусть маленькая, доля.. Это для меня самая большая награда…
Сбивчиво, горячо и искренне говорит Юрий. Он весь еще под впечатлением речи генерала, его добрых слов. И все же Юрий заметил, что Лена грустна.
— Простите, Лена, вы не слушаете меня?
— Я слушаю вас, Юрий. Только… мне необходимо поговорить а вами о другом.
— Прошу!
В дверь постучал Веточкин:
— Лена, начинаем!
Лена нахмурилась:
— Как же быть? На сцену пора.
— Может быть, разговор отложим на завтра?
— Нет, нет, сегодня.
Но еще настойчивей голос Веточкина:
— Занавес поднимаем, Лена!
— Приходите после спектакля в парк. К беседке. Помните, мы там были с вами?
— Но в двенадцать мне надо быть дома. Приказ…
— Знаю, знаю. Я не задержу вас.
— Может быть, завтра?.. Лучше завтра. Здесь моя мать. Мне нужно ее проводить…
— Нет, сегодня. Пожалуйста. Я вынуждена говорить сегодня, — уже просит Лена. А стук в дверь все настойчивей. — Иду, иду, — кричит Лена и вопросительно смотрит на Юрия.
— Хорошо, я приду в парк, — покорно соглашается Юрий.
XVII
Великолепен и ярок праздничный вечер в парке культуры и отдыха. С жгучими придыханиями поют о любви трубы оркестра. Призывно горят, пробиваясь сквозь темное кружево ночных лип, разноцветные, как флаги расцвечивания, фонарики. Плавно, не касаясь земли, плывут пары, и мерные всплески вальса покорно ложатся им под ноги.
А в темных, так сказать, периферийных аллеях парка неясные силуэты парочек, невнятный шорох, возгласы, приглушенные голоса, смех, запах нарциссов и цветочного одеколона.
Эта идиллия порой нарушается грубой правдой жизни. Вот в белый круг, очерченный фонарем, входит, зверски растягивая баян, парень. Роскошный чуб с медным отливом — прямо из «Тихого Дона» — тяжело свисает к багровому (от кваса, что ли?) уху. Едва поспевая за размашистым шагом парня, бойко семенит вертлявая девчонка в желтой, как афиша, кофте. Парень пытается петь, но то и дело дает «петуха», только выручает баян, рявкающий чаще всего невпопад:
А желтая кофта крикливым голосом выводит выше лип и тополей:
На аллее появились Верховцев и Веточкин. Веточкин явно обеспокоен:
— Ты с ума сошел, Юрий. Двенадцать скоро. Приказ забыл!
— Не могу я уйти. Понимаешь — обещал!
— Этим шутить нельзя. Был у меня один товарищ… Впрочем, спать пора. Пошли по домам.
— В такую ночь спать! Святотатство! Надо петь, стихи читать:
Веточкин прервал лирический монолог друга: