Генерал зло смотрит на лейтенанта, и сильней обычного дергается его левое веко. Губы Юрия чуть заметно шевельнулись и снова окаменели.
— Догадываетесь, — не то вопросительно, не то утвердительно бросил генерал. — У лейтенанта Верховцева, как видно, другое представление о дисциплине и воинском долге, чем было у его отца!
Жестокие слова говорит генерал! Кто дал ему право так беспощадно вторгаться в самое дорогое, что есть в сердце молодого Верховцева?
Может быть, это право дали генералу кровавые дороги отступлений, горестные невозвратимые потери, память о тех, кто навсегда остался на брестской, смоленской, киевской земле?
Нелегкое, справедливое право!
Гусев резко повернулся к Орлову:
— Товарищ гвардии полковник! Завтра в десять утра доложите о мерах, принятых в отношении лейтенанта Верховцева. А сейчас постройте офицеров полка.
В черных от дождя плащ-накидках с отброшенными капюшонами стоят офицеры. Гусев прошелся вдоль строя:
— Товарищи офицеры! Я приказал поднять полк по тревоге. Личный состав части четко и организованно выполнил поставленную задачу. Честь вам и хвала! Но, к сожалению, и в ваших рядах нашелся офицер, для которого личные дела дороже интересов службы. Мне горько, что этот офицер — сын нашего боевого соратника Героя Советского Союза полковника Верховцева. Беззаветно хранил Алексей Верховцев верность полковому Знамени, чистоту звания советского офицера. Сын его забыл об этом!
Юрий стоит по команде «смирно». Только лицо бледнеет, и кажется, еще немного и он покачнется, как подрубленный.
…Незадолго до рассвета полк вернулся в казармы. Орлов обошел подразделения, гаражи и, убедившись, что все в порядке, направился к воротам контрольно-пропускного пункта. Усталым голосом приказал дежурному:
— Пришлите ко мне Верховцева! — и ушел домой.
Командир роты Щуров, передавая лейтенанту Верховцеву приказание Орлова, сокрушенно вздохнул:
— Жаль полковника. Дорого обошлась ему сегодняшняя ночь!
И Юрий не выдержал. Не попрощавшись с товарищами, быстро пошел к воротам. Веточкин рысью его догнал:
— Не спеши, Юра.
Верховцев не ответил, не замедлил шаг.
— Да постой ты, — схватил его Веточкин за рукав. — Расшагался. Все обойдется. Был у меня приятель…
Верховцев остановился. Посмотрел невидящими глазами.
— Ты меня не успокаивай. Я не маленький. Все сам знаю. Только прошу, оставь меня…
Веточкин хотел было что-то сказать, но только полез в карман за носовым платком. Проклятые окуляры имели привычку запотевать в самое неподходящее время.
Подошел Щуров.
— Ушел Верховцев? Хотел я с ним побеседовать, успокоить. Жаль все-таки человека. Не плохой он парень. Самолюбивый, конечно, и самонадеянный. А так — ничего. Правда?
— Да… верно, — и Веточкин пристально посмотрел на капитана.
— Что так смотришь, может быть, думаешь… — настороженно начал Щуров. Он уже был не рад, что ввязался в разговор с Веточкиным.
— Ты угадал. Стою и думаю: откуда у нас еще столько дряни, мелких, ничтожных душ?
— На кого намекаешь?
— Ни на кого не намекаю.
— Смотри! Я никому не позволю себя оскорблять. У меня не такие правила.
Обычно добродушное, незлобивое лицо Веточкина стало свирепым:
— Знаешь что! Вались ты к чертовой матери со своими правилами. — И, повернувшись, ушел.
…Усталый и огорченный, вернулся домой Михаил Кареев. По лицу мужа Нелли сразу догадалась: произошла неприятность.
— Что случилось, Мишенька?
— Верховцев опоздал на сбор по тревоге.
— Я так и предполагала, — беззаботно проговорила Нелли. Кареев с недоумением посмотрел на жену:
— Почему ты предполагала?
— Раз за дело взялся Щуров, он своего добьется. Он делился со мной своими планами…
— Что ты говоришь! — закричал Кареев.
Нелли повела бровью:
— Не понимаю, почему ты так волнуешься? Не ты же опоздал, а этот выскочка.