Идущий по линейке Щуров еще издали увидел Бочарова и Верховцева. «О чем они беседуют?» — сразу же заскребли подозрения.
— Здравия желаю, товарищ полковник! — всматривается Щуров в лицо Бочарова. — Хотел сегодня сам присутствовать на политических занятиях, да срочные дела помешали.
— Очень жаль, товарищ капитан, что не находите для этого времени. Верховцев сегодня неплохо беседу по очередной теме провел.
— Прямо разрываюсь, товарищ гвардии полковник.
— Мы с вами еще поговорим, — и Бочаров ушел.
Щуров обескураженно посмотрел ему вслед. Обернувшись к Верховцеву, язвительно заметил:
— Видно, вы Бочарову сказали, что я на политзанятиях не бываю? Бездельником меня изобразили?
— Мы с ним не говорили на эту тему.
Такой ответ Верховцева еще больше разозлил Щурова:
— Сомневаюсь. По лицу вижу…
— Такая проницательность делает вам честь.
Это окончательно взбесило капитана.
— Философствовать вы мастер, а когда дисциплину соблюдать, так вас нет: в парках прохлаждаетесь.
Верховцев усилием воли заставил себя сдержаться. Ободренный молчанием лейтенанта, понимая его, как некое признание вины, Щуров многозначительно добавил:
— Я знаю, чего добиваетесь. Цель вашу вижу…
— Своей цели не скрываю. Хочу, чтобы взвод стал передовым.
— Рассказывайте. Не так я прост, как вы думаете. В командиры роты пробиваетесь…
Верховцев и Щуров стоят рядом и смотрят в глаза друг другу. Со стороны может показаться, что два офицера мирно беседуют. И только они знают, какие чувства кипят в их сердцах.
Как всегда не вовремя (впрочем, сейчас, пожалуй, кстати), появился Веточкин.
— Как же так, Щуров? Ты и вчера беседу о международном положении сорвал. Третий раз переносим. Она в плане записана, и Бочаров напоминал. Сегодня же сообщу секретарю партбюро. В конце концов всякое терпение лопнет.
Щуров с досадой посмотрел на Веточкина:
— Прямо не знаю, за что браться. Делов!
За стеклами очков Веточкина едва заметны насмешливые искорки:
— Я, конечно, понимаю, ты весь в борьбе…
— В какой борьбе?
— До обеда с голодом борешься, после обеда со сном.
— Эти шуточки, между прочим, не имеют оснований. И вообще я замечаю, что последнее время вы слишком развязно себя ведете со старшими по званию, товарищ Веточкин. Некоторых уже призвали к порядку, — покосился Щуров в сторону Верховцева, — и до вас очередь дойдет. Не беспокойтесь!
— Люблю очередность, — с серьезным видом признался Веточкин. — Великое дело. Я в Москве, на Ваганьковском кладбище и то видел объявление: «Захоронение покойников производится в порядке живой очереди».
Но Щуров не понял шутки и, уходя, процедил сквозь зубы:
— Меня еще рано хоронить. Я сам любого похороню!
Веточкин подмигнул ему вслед:
— Чует мое культурно-просветительное сердце, что откомандируют товарища Щурова в распоряжение дивизии. Как пить дать откомандируют!
— Не радуйся! Лишишься активного участника художественной самодеятельности. Щуров и драматический актер, и поет…
Веточкин поморщился:
— Как указывал в свое время классик, Щуров в жизни актер, а на сцене типичный злодей. Что же касается его пения, то я тебе скажу по секрету: мужчина, поющий сладеньким тенорком, подобен кокетке, подымающей юбку.
Верховцев рассмеялся:
— Ты, оказывается, можешь быть и злым. Ну, ладно, довольно злословить. Скажи лучше, где пропадал?
Веточкин взял Юрия под руку:
— Пойдем пройдемся. Был я в городке. Клуб отремонтировали — сказка. Кресла в зрительном зале, как в Большом театре. Сцена вращается, как карусель. — И между прочим добавил: — Всех наших общих знакомых видел…
Верховцев не понял (или сделал вид, что не понял), куда клонит Веточкин.
— Новые кинофильмы привез?
— Конечно! Имел бы в противном случае общеобразовательную беседу с Бочаровым.
Друзья вышли к реке. Рослые гвардейские сосны, любуясь собой, стоят у самой воды. От их разлапистых ветвей вода кажется темной и густой, как смола. Только у того берега, под оранжевой кромкой песка, важно, как лебеди, проплывают пышногрудые облака.