В лагере только и разговоров, что о предстоящем концерте.
— Порядок в мотомеханизированных войсках!
— Правильно действует начальник клуба!
— Жаль. Шанкин на «губе». Он большой любитель.
— Программа-то у них, верно, новая?
Подобные реплики слышны и в столовой, и в гимнастическом городке, и в палатках.
Но, пожалуй, больше других весть о предстоящем концерте взволновала Леонида Щурова. Сославшись на головную боль, он ушел из роты и весь остаток дня посвятил подготовке к концерту. Готовился обстоятельно, без спешки, что называется, с чувством, с толком, с расстановкой — благо сосед по палатке лейтенант Алешкин занят своими хозяйственными делами. Брился тщательно, многократно, с употреблением крема, пудры и одеколона. Чистил сапоги с полным напряжением всех сил сердца и ума. Долго перед зеркальцем подбирал приличную, с учетом сложившейся ситуации, мину.
В семь часов «при полном параде» Щуров вышел из палатки: красивый, изящный, несмотря на трудности лагерной жизни, и на его лице томное выражение, полное элегической грусти, под которой, как жар под пеплом, тлеет огонь неразделенной отвергнутой любви! Опасный мужчина!
Юрий Верховцев в своей палатке читал «Педагогическую поэму», когда бодрый голос Веточкина возвестил о предстоящем приезде бригады участников художественной самодеятельности. Прослушав объявление, Юрий снова взялся за книгу. Но не читалось. Некоторое время глаза его были устремлены на 148 страницу, хотя в ней не содержалось ничего особо примечательного. Взял карандаш, и на полях книги стали возникать то овал женского лица, то густая волна волос над выпуклым лбом…
В семь часов, отложив в сторону книгу, Юрий надел фуражку и вышел из палатки. Роты направлялись на ужин. Солнце еще высоко висело над горизонтом, но в лесу уже потянуло грибной папоротниковой прохладой.
Юрий шел по лесному проселку, сняв фуражку, расстегнув ворот. Через полчаса, через сорок минут в лагерь приедет Лена Орлова. Он может увидеть серые спокойные глаза, выпуклый лоб и над ним живое золото волос. Что же гонит его прочь из лагеря, подальше от эстрады летнего клуба, подальше от серых глаз и пышных волос?
Старое правило: не тереби рану! И так ноет. И бежит Юрий Верховцев из лагеря, словно можно убежать от самого себя, от своей любви.
А по шоссе уже мчится зеленый, цвета хвои, автобус с участниками концерта. У открытого окна — Лена. Она смотрит на убегающие вспять поля, на спрятавшиеся в садах хатки под соломенными и черепичными крышами, на светлые горы у горизонта, так похожие на далекие тающие облака. Автобус свернул на ухабистый проселок и пошел скрипеть и покачиваться по лесной дороге, где корни деревьев лежат, как выползшие из нор черные змеи.
Лена не замечает ни сосен, заглядывающих в окно, ни предательских толчков автобуса. «Каким он стал? Веточкин говорил, что загорел и волосы совсем выцвели на солнце. И похудел. А глаза? Как посмотрю в его глаза? И что скажу?»
Еще издали услышав шум мотора, Юрий свернул в чащу. За зеленью кустарника промелькнул кузов автобуса. Когда машина скрылась, Юрий лег на траву. Бледное вечернее небо было пустым и далеким. Сосны стояли строгие, невозмутимые, не шелохнув ни одной веткой. И небо, и лес, и все вокруг приготовилось ко сну.
Пришли на память вчера написанные стихи. О ней. Но никогда не услышит их девушка, проехавшая мимо в зеленом автобусе:
Невозмутимо и строго стоят вокруг сосны. Слушают. И не понять: сочувствуют или осуждают…
…В летнем лагерном клубе уже все готово к концерту. Суетится неутомимый Веточкин. Все места заняты солдатами, сержантами, офицерами.
На сцене у закрытого занавеса — Лена. В щелку смотрит она в зал — сколько знакомых лиц! Но бегут по рядам ее глаза, не задерживаясь, не останавливаясь, ищут кого-то…