Пелена, стоявшая перед глазами Жюльена, уже рассеялась. Осмотрев губы Ритера, он увидел, что они обе рассечены, но больше всего он боялся, не проломил ли тот себе череп, ударившись о стену. Он осторожно приподнял голову товарища и провел рукой по его густым волосам. Крови не было. Тогда Жюльен бросился в кухню и тут же вернулся с бидоном воды. Он намочил салфетку. Холодная вода привела раненого в чувство, он заморгал, поднес руку ко рту и поморщился от боли.
— Этьен! Старик! Я негодяй. Последний негодяй! Прости, если можешь. Дай мне по морде, я даже защищаться не стану.
Парижанин сел на край кровати, наклонился над бидоном и покорно разрешил товарищу обмыть ему губы. Когда Жюльен снова стал просить у него прощения, он только сказал:
— Заткнись. Слышишь, это единственное, о чем я тебя прошу.
Жюльен осекся. Ритер встал, подошел к стенному шкафу и открыл его. К внутренней стороне дверцы было прикреплено зеркало. Он поглядел в него, вытер сочившуюся из губы кровь, с усилием усмехнулся и сказал:
— Мне так хотелось узнать, какой силы у тебя удар, и вот пришлось почувствовать это на собственной шкуре.
— Здорово болит, а?
— Не могу сказать, что это приятно. Разыщи-ка папиросную бумагу.
Жюльен порылся в ящике письменного стола.
— Прежде чем останавливать кровь, надо продезинфицировать ранку, — пробормотал он.
— Это я и собираюсь сделать.
Ритер налил в кружку виноградной водки и поднес ее ко рту. Он смочил губы, разом проглотил спиртное и издал вопль:
— Ох, сволочь, до чего жжет!
Он несколько раз облизал губы и быстро зашагал вокруг стола, махая рукой. Потом остановился, в упор поглядел на Жюльена и крикнул:
— Ты отпетый мерзавец, вот ты кто. Из-за тебя я впервые в жизни проклинаю этот священный напиток.
Жюльен понял, что товарищ не слишком на него сердится.
— Я и сам это сознаю, — сказал он. — Но клянусь, я даже не почувствовал, что ударил тебя.
— Зато я почувствовал. Впрочем, я сам виноват. Мне следовало помнить, что влюбленный — все равно что помешанный, тронутый. Или пьяный. Так что я не вправе на тебя злиться.
— Зачем ты так обидел ее?
Ритер поколебался, потом ответил:
— Чтобы оказать тебе услугу.
— Но ты ведь сам знаешь, что это неправда.
— Ты способен выслушать меня? И при этом не покалечить?
Жюльен молча кивнул. Ритер снова провел языком по своим раздувшимся губам, на которых чернела намокшая от крови папиросная бумага.
— Я обозвал ее так, как она того заслуживает. — Он предостерегающе поднял руку. — Помолчи. Дай сказать. Пока ты, как дурак, околачивался на дороге в Сидобр, где красотка назначила тебе свидание, она разгуливала под ручку с каким-то типом.
— Ты ошибаешься, Этьен. Этого быть не может.
— Я не был пьян. Дело происходило в начале третьего. Я вышел следом за тобой, а ты ведь знаешь, я ничего не пил. И вот, я сам их видел. Парень вел ее под руку. Он высокий и худой, как жердь. Она меня тоже видела. А я просто пожирал ее глазами. Думал, она хоть смутится. Даже и не подумала. Лишь сверлила меня взглядом.
Жюльен понял, что товарищ не лжет. На первых порах он почти ничего не испытал, разве только какое-то странное, трудно определимое чувство.
— Я б тебе все равно об этом сказал, — прибавил Ритер. — Не хочу, чтобы тебя водили за нос, как болвана. Ты заслуживаешь лучшего.
Жюльен медленно поднялся с места, сделал несколько шагов по комнате, вернулся и снова сел. Он вдруг ощутил острую, как боль, тоску, и она все росла. В ушах еще звучали последние слова Ритера: «Ты заслуживаешь лучшего». Он взглянул на парижанина.
— Ты даже представить не можешь, на что я сейчас способен.
Ритер попробовал было улыбнуться, но вместо улыбки на лице его появилась ужасная гримаса. Показав пальцем на свои губы, он сказал:
— Я-то хорошо представляю.
— Да я не о том говорю.
— Ты, кажется, считаешь, что изуродованная губа — это пустяки!
— Прости меня, старик. Ты совершенно прав.
— В таком случае побереги свои силы для других.
— Если бы ты знал, что я уже натворил… — Жюльен запнулся.
— Тебе известно, что я не страдаю нездоровым любопытством, — сказал Ритер, — но, по-моему, если ты выговоришься, тебе станет легче.
И Жюльен заговорил. Он признался, что в последнюю минуту не поехал с Бертье.
— У меня даже не хватило мужества откровенно поговорить с ним, чтобы он мог захватить кого-нибудь другого. Понимаешь, все дело в ней. Я больше ни о чем думать не могу.