— Ты не умеешь барабанить! Ты вообще ничего не умеешь! Слабак! Если б ты был из Малого Базеля, тогда, наверное, что-нибудь и мог бы. Но ты-то даже не из Альбанского предместья. Откуда ты вообще, Херувим? Ты вообще из этого мира? Или ты ангел? Как этот, что улыбается у тебя на красном носу?
Ангелус попытался сменить тему — разговор вдруг показался ему опасным, да, именно опасным. Он вспомнил про карнавальный обычай — «интриговать», дурачить всех, пользуясь маскарадом, говорить измененным голосом.
— Любезнейший кабанчик, - пропищал он дискантом. — Ангелы-то как раз неплохие музыканты.
— Да, арфисты еще куда ни шло, — сердито буркнул вепрь. — Но не барабанщики. Одним дано, а другим — нет. А не дано, так не берись.
В начале осени того же года супруги отправились на юг, на остров Липари.
[З]
— Вы тоже родственники умерших? — вдруг совершенно неожиданно спросил по-английски молодой человек, сидевший за соседним столиком.
— Мы?
— Да. Если позволите задать вам этот вопрос.
— Родственники умерших? Простите, а что вы имеете в виду? — вежливо осведомился Туриан тоже по-английски (как все швейцарцы, будучи к тому же городскими жителями, супруги умели объясняться на трех-четырех языках).
Все трое сидели вечером и пили аперитив на разделенной строгими колоннами террасе траттории «Монте Роза», за двумя шаткими столиками под соломенным навесом; отсюда открывался вид на Средиземное море. Налево — миновав исполинский ствол могучей одинокой пинии, взгляд устремлялся к морю, которое синело за крышами и молом в городке Марина Лунгади Липари; справа, на северо-востоке, — море сверкало между склонами Монте Роза и Сан-Анжело. Англичанин, едва ли намного старше Туриана, допил третий стакан кампари с содовой и заказал еще, крикнув в сторону плетеной занавески, за которой скрывалась кухня, после чего стал смотреть сквозь черные, как обсидиан, солнечные очки, придававшие лицу неопределенное и непроницаемое выражение, на крепость, которая возвышалась в южной части Марина Лунга. Мощное строение на пьедестале из отвесных скал, круто обрывавшихся в море. Незнакомец медленно перевел взгляд на северо-восток, на кусочек моря, отливавший всеми цветами радуги, и дальше, к треугольнику вулкана Стромболи, который в этот вечерний час торчал над горизонтом фиолетово-черным зубцом. От вершины треугольника к бледно-желтым неаполитанским небесам поднималась прямая струйка дыма, казавшаяся на таком большом расстоянии тонким волоском, который странным образом сгибался под прямым углом, словно дымок на детском рисунке.
— Стромболи, — пробормотал любитель кампари. — So you are not visiting Lipari as survivors in mourning?[6]
— No, — ответил Туриан вежливо, но отчужденно. — Why should we?
С какой стати этот парень решил, что они приехали сюда в качестве безутешных родственников какого-то умершего?
— Простите, — сказал англичанин, отпивая ярко-красный напиток. — Я-то вчера приехал сюда с острова Пантеллерия в качестве родственника, который, так сказать, не желает утешиться в своем горе. Понимаете ли, мой отец... Мой отец был убит здесь. Несколько лет назад.
— На этом острове? — мягко спросил Туриан.
— Да, сэр. Акулы напали. Гигантские акулы, blue-sharks. Акулы-людоеды.
Лулубэ широко раскрыла глаза, в которых появился черный блеск, и вступила в разговор:
— Здесь есть акулы?
— Извините, мадам. Не имею об этом понятия. — Англичанин допил стакан.
Туриан удивился:
— Простите, но вы только что сказали...
— Я сказал: акулы напали. Тогда.
— То, что в Адриатике водятся акулы, всем известно, — продолжила светскую беседу госпожа Туриан. — Но чтобы и в Средиземном море... Я и не знала.
— Зато мой отец знал. Но это его не спасло... Pagare, per favore![7] — Он расплатился и, уходя нетвердой походкой, на прощанье пробормотал: — До встречи! Hope to see you later[8].
— По-моему, он малость перебрал, — усмехнулся в бороду Ангелус.
— Кажется, я вчера малость перебрал? — с усмешкой сказал англичанин, подсаживаясь на следующий день за столик Турианов. — Наплел вам что-то несусветное про акул. — Он улыбался без всякого выражения (из-за очков), потом эта улыбка вдруг как-то съежилась и лицо его сделалось похожим на мексиканское седло: кусок кожи с украшениями из стекла. — Ужасно глупая шутка, должен признаться. И совсем несмешная. Моего отца убили здесь, в этой паршивой крепости. Во времена Муссолини это была тюремная колония для противников режима.
Лулубэ сообщила, что читала об этом у Мала-парте.
— Похвальная начитанность, — усмехнулся собеседник Турианов.