Через десять лет я пойму. Через десять лет я это узнаю. Есть любимые женщины. А есть — ЗНАКОВЫЕ. Маячные. Сигнальные. Как угодно назови. Все равно никто не поймет, кроме тебя, помнящего ее, кристальную. А секс — это так. Его ведь могло и не быть. Чтобы это изменило? Знак — он и есть знак, пихаешь ты туда своего амиго, или не пихаешь. Правда, организм? Ага. Лучше, конечно, пихать, сказал организм. Больше философии, добавил он. Чего, удивился я. Я в гедонистическом смысле, сказал организм. Теория пролонгированного удовольствия в отдельно взятом антагонистическом «Я». Пошел на хуй, беззлобно сказал я. Да ладно, не обиделся организм, можно подумать, ты там отвращение испытывал… Хорошая ж баба, спросил организм. Да, сказал я, очень. До сих пор кончаю…
…Памятуя Васькины слова о том, сколько может чувствовать женщина запах другой красавицы, я не пошел к Лисе ни в этот, ни в следующий, ни в послеследующий день. Позвонил ей, как бы весь в делах и заботах. Бег, собаки, подготовка к посевной, генеральная уборка. Диссертация и все такое. В конце послеследующего дня услышал я далекий голос Грустной Лисы: «Напиши мне письмо, Одинокий Ветер».
…Зачем мы растем и куда мы растем? Где наше начало и где наш край? Сколько нам лет, если считать все? Синий, бархатный цветок с вывернутыми наружу лепестками, светящимися от прикосновения. Что внутри него, что скрывает это чудо природы в густеющей темноте? Лоснящиеся, скользкие, сверкающие тычинки, они покачиваются от ветра. Вечером лужи горят на уходящем солнце, разбрызгивая звенящий жестяночный свет. Лопасти вентиляторов крутятся всегда — нет тока, но есть ветер. Я видел крутящийся вентилятор на заброшенной военной базе. Он будет крутиться вечно. Щемящее чувство. Зачем мы растем и куда?
Автомобили давят людей лениво и буднично — так уж устроено. Кому давить, а кому попадать под машину — так уж предписано. Мы все — жертвы дорог. Мы сами их строили. Мы всегда рождаем своих убийц и так будет всегда. Плавать и тонуть — одно и тоже. Розовое, теплое, мерцающее, захлебывающееся горло. Летать и падать — одно и тоже. Птицы умирают — все на земле. Будь ты хоть сто раз буревестник, ты не найдешь смерти в воздухе. Она — внизу. Страусу, наверное, легче. Куда ему летать…
Летать.
Летать и падать.
Летать, падая.
Падать, пытаясь летать.
Захлебываюсь в нежности, починяю примус, бренчу на гитаре, бегу марафоны, раскачиваю себе сознание, делаю из людей дураков — ты читаешь еще? Не читай… Нет конца дороге.
А когда-то все было ясно, и цветы были красные, и люди были бронзовые от загара, и трава зеленая — кто это помнит? Цветы пластмассовые, люди цвета хаки, трава цвета крови и солнце, солнце… Господи ты боже мой, почему темнеет среди бела дня и я брожу в темноте, словно я ночное животное. Страусу легче. Он уже не умеет летать. Он так давно летал, что даже гены его забыли чувство полета.
А на перевале лежит облако… Когда идешь через него, в легких — щекотание. Вздохнешь глубже — кашель. Капли крупные, как вишни, они не могут быть такого размера и висеть в воздухе. Но они висят. И камни обросли мхом, и деревья низкие и кривые, как на японских миниатюрах. Воздух плотный. Плотный и пьянящий. И ты идешь долго, потому что не знаешь куда идти, и каменное плато тянется бесконечно, и ты начинаешь взлетать, потому что все звуки — внизу. Ты в облаке… Навсегда.
Интересно, ходят ли лисы стаями? Увидеть бы стаю лис. Бесконечная рыжая лента, летящая навстречу ветру. Лапки — в кровь, имение — по ветру, бога — нет, прости, Господи, рыжие наши души. Звон стоит в воздухе, звон небесный. Колокола и бубенчики вопиют бедные о бессмысленности нашей жизни, что я им отвечу? Да это я и звоню. Слышит ли кто меня?
Лиса в стае не ходит. Нет такого в природе — лисья стая. И слово «ветры» тоже не звучит. Потому что ветер — он всегда один. Уходим, господа. Но, господа, ради Бога, не бросайте в колодец дохлых лошадей — чем вода-то виновата!
Зачем мы растем и куда? Убейте, господа, вон того — он знает ответ. И вырвите ему язык…
Влюбчивый я, вот что… Сдается мне, джентльмены, это была… комедия. Человек с бульвара капуцинов. Классика советского кинематографа. Ты, Лиса, не спрашивай меня — изменял ли я тебе когда-нибудь. А то я отвечу — да, а это ведь будет неправда… Ты, Катя, не спрашивай меня, любил ли я тебя когда-нибудь. А то я отвечу — да, а это ведь тоже будет неправда. Вот такой бином Ньютона. Квадратура круга. Что раньше было — курица или яйцо? Одни говорят — курица. Другие — яйцо. Правильный ответ знаю только я. Слушайте внимательно. Слушаете? Так вот, сдается мне, джентльмены, что раньше, все таки, был петух. В смысле мужское начало.