– Ты должна гордиться таким отцом, – сказала Олдама. – Почему же ты скрываешь, что ты его дочь?
Глориоза опустила голову, задумчиво глядя на браслеты на своих запястьях, и призналась:
– Он сам просил, чтобы я никому и никогда не говорила о нашем родстве.
– Почему? – удивилась изобретательница.
– Догадаться не сложно, учитывая его сферу деятельности, – проговорила Модеста и, как бы ища подтверждения своим догадкам, бросила взгляд на индианку.
Та подняла голову и утвердительно кивнула:
– Да, он хотел таким образом защитить меня и маму. На его жизненном пути нашлось слишком много людей, которым он нарушил планы. Он ведь не только защищал, но и искал тех, кто был виновен. Отказывал тем, кто богатством прикрывал неблаговидные дела, и защищал простых людей. Да, на него многие имели зуб, вот только поквитаться не удавалось. Поэтому он запретил маме и мне упоминать о нём, и вообще говорить о нашей семейной жизни. Если бы все знали, что у него есть жена и дочь, наша существование бы превратилась в сплошное преследование. Или пришлось бы прятаться ото всех в каком-нибудь захолустье. Вам бы понравилась такая жизнь? Поэтому отец и скрывался, не заводя друзей, чтобы не дать врагам шанса нанести удар по нему, испортив жизнь его близким людям. Он не хотел поставить под удар нас, потому и запрещал говорить о нём. И это у него получилось – мы никогда и ни от кого не слышали угроз.
– И ты решила пойти по его пути, – с пониманием произнесла Олдама.
– Так и не дождавшись вестей от отца, три года назад я сама решила по возможности помогать людям, как это делал он. Где-то в глубине души я наивно надеялась, что однажды встречусь на этом пути с ним, если буду приходить на помощь тем, кто нуждается в ней. Но людская молва молчала, а после я стала слышать уже о своих поступках, которые приписывали Воину, которого я так и не смогла найти. Отец был не очень высокий, а потому мой рост не привлекал особого внимания и не вызывал удивления. Одежда, такая же, какую носил он, помогала мне выдавать себя за Воина. Правда, я всегда носила маску и прятала свои косы, стараясь, как можно меньше попадаться людям на глаза, и все поддались на этот обман, стали принимать меня за Воина. Вначале я действовала осторожно, заманивая преступников в ловушки и хитростью заставляя их обнаруживаться перед полицией. Но потом стала участвовать в перестрелках, в одиночку выслеживать и наказывать воров, научилась держать в страхе несколько банд, пресекая их деятельность. Я помогала беднякам, которые не могли заплатить за защиту профессионалам и не всегда успевали дождаться помощи от властей. Многих хулиганов просто никто не мог призвать к порядку, а они, обнаглев, вроде бы и не причиняли серьёзного ущерба, но при этом портили жизнь простых людей. Вот таких я наказывала сама, и все по-прежнему верили, что это дело рук Воина. Я не стремилась опровергнуть это, желая сохранить среди людей память о своём отце. Вот только его дела и тайну теперь приписывают мне. Были ситуации, когда я чуть не попалась. Пришлось затаиться на время, а потом появилась идея по поводу МКСА.
– И ты за всё это время не была ранена? – недоверчиво спросила Модеста, осторожно просканировав организм индианки и в итоге сильных повреждений не обнаружив.
– Я получила несколько лёгких ранений, но, в общем, судьба берегла меня, – ответила Глориоза. – Да и уроки отца не прошли даром.
– Вы счастливее меня, – печально произнесла Олдама, тихонько вздохнув. – У вас есть родные вам люди, а я в два года осталась сиротой и воспитывалась в детском приюте, а после – в интернате. Когда исполнилось десять лет, учительница физики и химии обнаружила у меня способности к этим предметам. Но какое-то чутье подсказало, что не следует всем показывать свои таланты, которые стала развивать тайно. В интернате имелась отличная лаборатория, и вот вечерами и в выходные дни, когда не было учителей, приходила туда и проделывала различные, порой весьма опасные опыты. А ещё целыми днями в свободное время пропадала в библиотеке, изучая любые книги и материалы по технике, химии, физике, медицине и многое другое. Не было, наверное, какого-либо направления в науке или технике, которым бы я не интересовалась, но больше всего привлекали точные науки. Самостоятельно изучила столько, сколько можно было бы узнать, закончив с десяток институтов. С такими познаниями к четырнадцати годам у меня развился незаурядный талант изобретателя, но всё это пришлось тщательно скрывать от окружавших людей. В пятнадцать лет я окончила интернат, и все учителя восхищались моими глубокими познаниями, хотя они даже и не догадывались, что знаю и умею в сто раз больше, чем они думают. В интернате не обзавелась подругами: все считали меня замкнутой и избегали моего общества, а потому я часто чувствовала себя одинокой. Мне оказались не интересны темы, которыми увлекались сверстницы – в большинстве своём они лелеяли мечты о роскошной жизни, лёгкой и стремительной карьере, тщеславно стараясь выделиться на фоне подруг и полагая, что всё это без усилий упадёт им в руки, когда они покинут стены интерната. Среди учителей тоже не нашлось никого, кто проявил бы ко мне чисто человеческий интерес, просто поговорил бы. Все только восхищались моими знаниями – и не больше. Я привыкла жить в одиночестве, меня никто не понимал и не хотел понимать, а потому понравилось заниматься самообразованием. Оно ещё помогло бы самой проложить себе дорогу в жизни, так как надеяться мне было не на кого, и ждать откуда-либо помощи тоже не приходилось. Постепенно учение полностью захватило меня, и я даже начала побаиваться своей тяги к нему, эти знания стали пугать, а изобретения, сделанные втайне, не только удивляли и восхищали, но иногда и ужасали их автора. Но останавливаться было уже поздно: я поняла, что уже не могу не изобретать. Это походило на сумасшествие, иногда с трудом приходилось держать под контролем свои знания, чтобы не натворить чего-нибудь ужасного. А ведь так хотелось всё испытать на практике! И рядом не оказалось никого, кто смог бы остановить меня, вздумай я перейти черту. Я всегда была одна.