Через неделю после получения злополучного фельетона он должен был убедиться, что «Блоха» била в цель без промаха.
Он засиделся у Квашнина. Бетонщик уговаривал Виталия остаться ночевать. Виталию не хотелось стеснять Квашнина, который с детьми, женой и старухой матерью ютился в одной комнате. Он распрощался и отправился домой. Квашнин провожал его, как бы продолжая разговор. Однако Виталий поймал Квашнина на том, что он третий раз рассказывает об одном и том же, и сообразил, что бетонщик играет роль охраны. Этот добровольный конвой стал ему неприятен. Он напрямик заявил Квашнину, что в провожатых не нуждается и как-нибудь дойдёт до дому сам. Квашнин возражал. Виталия это взбесило так, что он пригрозил мастеру никогда больше не заходить к нему, если он сейчас же, сию минуту, не отправится спать. Квашнин, больше всего боявшийся потерять дружбу с Виталием, уступил и побрёл назад.
Бонивур проводил его взглядом и пошёл домой.
Через несколько минут ему показалось, что за ним кто-то идёт. Время от времени он заходил в тень и оглядывался. Какая-то фигура мелькнула однажды. Но больше Виталий не мог увидеть ничего. Однако ощущение чужого взгляда на затылке преследовало его всю дорогу. Это было очень неприятное чувство, и Виталий невольно перевёл дух, когда вышел на Рабочую улицу.
Улица была пустынна. Луна стояла высоко, освещая одну сторону. От лунного света вагоны на этой стороне казались белыми. Вторая же сторона была погружена во мрак, точно залита тушью. До вагона Пужняка было уже недалеко.
Виталий услышал какой-то шорох, затем из-под вагона, мимо которого он проходил, высунулась какая-то не то палка, не то шкворень.
Бонивура с силой ударили по ногам. Он упал на землю, и тотчас же на него кто-то навалился. Один схватил его за руки, заламывая их за спину, второй пытался накинуть мешок на голову.
Что есть силы Бонивур ударил одного из нападавших ногой, но второй ударил его по голове. От резкой боли у Виталия помутилось сознание. Он обмяк. Ему стали натягивать мешок на голову.
«Каюк!» — подумал Виталий.
В ту же минуту он услышал отчаянный женский крик, два выстрела подряд и почувствовал, что его выпустили. Он сорвал мешок с головы.
— Помогите-е! — кричала женщина.
Виталий нанёс жестокий удар тому из нападавших, кто был ближе. Тот охнул и отступил в сторону. Второй боролся с женщиной, пытаясь зажать ей рот. Виталий выхватил из кармана револьвер и, крикнув: «Руки вверх!», бросился на второго. Первый, поняв, видимо, что нападение не удалось, молча кинулся под вагон и побежал вдоль состава по другую его сторону. Второй сбил женщину с ног. В этот момент Виталий схватил его в охапку. Он увидел перед собой чёрное, вымазанное сажей лицо, на котором белели вытаращенные глаза. Однако противник разжал руки Виталия и тоже пустился наутёк. Все это разыгралось в течение нескольких мгновений.
Женщина вскочила.
— Держи его! Стой, стрелять буду!
Убегавший обернулся и в ответ на угрозу разрядил пистолет в сторону Виталия. Женщина толкнула Виталия к вагону, спасая от выстрела. Виталий узнал Таню.
— Ты? Танюшка?! — изумлённо воскликнул он.
Скрылся и второй бандит. Не имело никакого смысла преследовать его. В вагонах зажигался свет.
— Как ты здесь очутилась, Танюша?
— Пойдём, дома скажу! — торопливо ответила Таня.
Хлопнула дверь вагона, и на улицу выскочил Алёша. С ломиком в руках он помчался к месту происшествия.
— Что? Ну как? — запыхавшись, спросил он.
— Отбились, Лешка! — ответила Таня. — Пошли!
Войдя в вагон, Виталий ахнул: вся кофта Тани была залита кровью.
— Ты ранена, Танюша! — воскликнул он.
— Нет, это чужая! — сказала Таня и тихо шепнула Виталию: — А ты испугался? Тебе было бы жалко, если бы меня ранили?
— Конечно! — горячо ответил Бонивур. — Ведь ты мне как сестра!
Таня вздохнула.
Алёша возбуждённо ходил по комнате.
— Вот иуды… Кто бы это мог быть, Таньча?
— Не знаю… Дядька здоровый, — сказала Таня, морщась и с трудом ворочая плечом. — Сдавил так — у меня полжизни вылетело. Но, видно, как из него кровь-то хлестнула, он и на попятный!
Когда возбуждение, вызванное схваткой, улеглось, Таня почувствовала себя очень плохо. Вся рука у неё была в синяках. Она стала умываться. Резкая боль в ключице чуть не заставила её упасть в обморок.
— Сломали! — сказала она, как маленькая девочка, тоненьким, жалобным голосом и заплакала.
— Ну, девчата, никуда вы не годитесь! — сказал Алёша и стал гладить сестру по голове. — Ну, не плачь, Танечка… Не плачь, сестрёнка! Утром доктора притащим, забинтуем, вылечим…
Но Таня плакала все сильнее. Её плечи вздрагивали от рыданий. Она уткнулась лицом в подушки.
— Ви-талю могли убить! — с отчаянием сказала она.
Алёша закусил губы.
Виталий положил на плечо Тани руку.
— Таня, родная… Ну, не убили же… И не убьют! Назло белякам буду жить до ста лет… Вот увидишь! Честное слово!
Но Таня залилась слезами ещё сильнее. Нервное напряжение спало, она представила себе со всем свойственным ей пылом, как недалеко было от беды, и ревела, как девчонка. Виталий, встревоженный этой вспышкой, осторожно и ласково поглаживал её по плечу и повторял:
— Ну, не плачь же, Таня! Не плачь. Успокойся. Все хорошо…
Понемногу плечи Тани перестали вздрагивать. Рыдания её стихли. Она успокоилась и, наконец, заснула. Алёша прислушался.
— Спит. Ну, чисто ребёнок… Только-только ревела, а тут уже спит.
Виталий отнял от плеча Тани руку и встал.
— Одного я не понимаю, Алёша. Как все-таки Таня оказалась там?
— А сегодня её очередь, — сказал, зевая и ложась в постель, Алёша.
— Какая очередь, Алёша? Что ты мелешь?
Пужняк смущённо отвёл глаза.
— Да мы дежурим. По очереди. Эти дни. Как ты уходишь куда, так один из нас за тобой… Чтобы, значит, чего не вышло…
Теперь покраснел Виталий.
— И… давно это?
— Да с «Блохи», — ответил Алёша. — Мы посоветовались, подумали. Все одно делать нечего! Время есть. Да и стыдно было бы, коли с тобой что-нибудь стряслось… Антоний Иванович одобрил. Вообще-то…
— Значит, девчонки меня охранять будут? Что за ерунда! — возмутясь, сказал Виталий. — Черт знает что!
— Ну, не девчонки, — протянул Алёша, — и ты не хорохорься. Это стачком установил. Поставили на это дело ребят. А Танька сама напросилась; раскричалась, вспылила, завела своё, что, мол, с девчатами не считаются, что они не люди… В общем, ты знаешь её погудку, затвердила про одно… Ну, и всех заговорила…
Виталий сидел мрачный.
Прислушиваясь к ровному дыханию сестры, Пужняк улыбнулся:
— А молодчина у меня Танька! Правда, Виталя?
— Правда! — сердито сказал Виталий, думавший о том же.
— Вся в меня! — уже сонным голосом произнёс Алёша, натягивая на голову одеяло.
Утром Таня не поднялась с постели. У неё открылся сильный жар. Она лежала тихая, покорная, молчаливая. Алёша суетился по комнате, готовил компрессы, подавал Тане воду. Не отставал от Пужняка и Виталий. Глядя на брата, Таня проговорила убеждённо:
— Ну, если бы Виталия убили или утащили, я бы себе всю жизнь этого не простила.
Алёша побежал за врачом.
Виталий сел подле Тани. Взял её руки в свои ладони. Девушка закрыла глаза и прошептала:
— Как хорошо!
В вагон приходили товарищи, комсомольцы. Хвалили Таню, удивлялись ей. А Таня страшно стеснялась всего этого и, словно оправдываясь, говорила:
— Ну что я? Сделала, что надо… Поручили партийного товарища беречь, ну и все!
У Алёши на языке вертелось ядовитое замечание насчёт «партийного товарища», но он смолчал, щадя сестру, которую очень любил, а теперь даже завидовал ей, так же искренне, как искренне и восхищался. Каждому, кто приходил, Алёша немедленно рассказывал всю историю сначала.
Пришёл и Антоний Иванович. Посидел, весело спросил Таню:
— Ну как, дочка?
— Все в порядке, Антоний Иванович! Врач сказал, ключица скоро срастётся, а синяки — чепуха!
— Молодец, молодец! — сиял мастер. — Наша, рабочая косточка. Нигде не сдаст!