– Всегда, – уныло согласился Гурьянов и подумал: «В кого же ей другой быть?»
– Ошеломила, признаться, меня. Я уж думала, что устроила свою будущность… Жаль…
– Да уж… – Гурьянов пожалел, что пришел сюда. Теперь надо еще и свои соображения по поводу Настиного своенравия рассказывать! – Не знаю, что и сказать. Я-то вчера только узнал, от Дерюгина, общий приятель. Я Женьку с Настей месяц не видел. После «куриной» свадьбы. Признаться, ничего не пойму до сих пор. Настя – за кем замужем?
– Да не была она ни один день ни за кем замужем. Со свадьбы с Евгением удрала. Спохватились, а ее и след простыл. Телеграмма пришла из Коктебеля…
– Откуда?
– Из Коктебеля. Мол, она там с женихом, пробудет две недели, а вернется и сразу же замуж за него. Вот так вот.
– Ничего не пойму. Ни-че-го… У вас, Анна Ивановна, валидол есть?
– Дай я тебе валерьянки накапаю. Кот – тогда от цыган сбежал – вот бы сейчас было! Надо завести. На собак времени совсем нет, – вздохнула она. – Посиди-посиди. Что-то случилось? На тебе лица нет.
«Это только подлецу – рожа, даже та, к лицу».
– Нет, Анна Ивановна. Всего ожидал, но только не такого разворота событий. А что Гора?
– А что Гора? Пьет Гора. Заходил как-то. С этим, певцом из оперного…
– Гремибасов?
–Во-во, с Гремибасовым. Пьяные оба. Насте привет, сказал. Где она? Почем я знаю, соврала. И я почем, соврал он. А потом запели и пошли. Больше не являлись…
– На горе стоит ольха, под горою вишня, – пробормотал Гурьянов, – полюбил девчонку я, она замуж вышла! – и продолжил, но про себя: «На Горе теперь рога, Настя замуж вышла».
– Пьет, наверное. Крепкий мужик. Долго пить будет. А не сопьется. Россия на таких стояла, стоит и стоять будет!
Гурьянов с удивлением посмотрел на нее. «Они все, наверное, в их роду сумасшедшие», – подумал он и стал прощаться.
– Читала твои стихи. Купила. Надпишешь?
Гурьянов на обложке по диагонали написал: «Чудесной маме чудесной девушки».
Анна Ивановна прочитала, погладила обложку. Гурьянов встал.
– Да ты посиди. Подожди. Скоро должна подойти.
– Как-нибудь в другой раз, – с кривой улыбкой сказал Гурьянов и почти выскочил в дверь.
***
Он купил у таксиста водку и зашел в буфет женского общежития табачной фабрики. Там сел в углу, заказал у буфетчицы Сони глазунью, взял салат провансаль, стакан и сел пить водку. Соня поднесла шкворчащую яичницу.
– Будешь? – Гурьянов плеснул в стакан водки.
– Я на работе, – сказала Соня и выпила. Взяла с тарелки ягоду клюквы, положила в рот. – О, брызнула как!
Гурьянов поморщился.
– Чего хмурый такой, Лешенька? Кто обидел?
– Никто, – сказал Гурьянов. – Сделай-ка мне еще сосисок. Проголодался, как волк!
По столу шел таракан, но он не испортил Гурьянову аппетит. «Это еще вопрос, – думал он, – кто кого изучает – мы тараканов или тараканы нас. Для тараканов мы скорее всего вымирающие гиганты».
Соня смахнула таракана со стола, чтоб не бегал тут. Ей нравились мужчины с аппетитом. Только в аппетите раскрывается мужчина. Она испытывала удовольствие от аппетита Алексея, как от своего собственного. Даже больше. Особую чувствительность испытывала она к мужчинам в дни общего своего недомогания. Дни эти давали какую-то пронзительность и чистоту.
– Ты как сегодня? – спросил Гурьянов.
– Никак.
Алексей вздохнул.
– Жаль.
За соседним столиком поглощала творожок в сметане юная особа, не успевшая, по приметам, пропахнуть фабричным табаком.
– Соня! Две порции, пожалуйста. В две посуды.
Соня внимательно поглядела на соседний от Гурьянова столик, и взгляд ее стал острым, как вилка.
– Гражданин! Получите ваши сосиски, – процедила она, швыряя на тарелку недоваренное блюдо.
Гурьянов взял обе тарелки и подсел к особе, добивающей творожок.
– Позвольте полюбопытствовать, – сказал он. – Вы мясное не употребляете из принципиальных соображений или из настроения соблюдать диету?
– На ночь не ем мяса.
– О, да тут и нет мяса! – обрадованно вскричал Гурьянов. – Правда, Соня?
– Там картон, – ответила Соня и ушла в подсобку, чтобы не расстраиваться.
Девушка круглыми глазами глядела на поэта.
– Угощайтесь… она шутит. Вас как величать?
– Величать: Ира.
– Угощайтесь, Ирочка. Красивое имя. Как Кармен. Ирен – Кармен.
Ира нанизала сосиску на вилку, откусила. Было видно, что она давно не держала в руках сосиски. Обожглась, закашлялась.
– Горячая.
– О, столько смен, прождал тебя, Кармен, я у ворот, не рая – ада. Наверно, Богу было надо, чтоб столько смен я ждал тебя у врат, Кармен! – выпалил Гурьянов. – Экспромт.
– Вы поэт?