И вдруг, спустя много лет, Гурьянов узнает о существовании сына, о котором и не подозревал никогда! И от кого? От сына лучшего друга, Сережки Суэтина! Оказывается, они знакомы с ним и даже чего-то там «челночат» или собираются «челночить».
Будь Гурьянов королем, его сын стал бы бастардом. Хотя сын, став «челноком», и лишил его королевских почестей и чувства законной гордости за сына-молодца, увидеть его все равно хотелось. И даже очень сильно. Ну и что – «челнок»? «Челленджер»! Подучим, ноу проблем! Юрий. Прекрасное имя! Юрий Гурьянов. Юрий Алексеевич Гурьянов. Замечательно! Почти Гагарин. Аусгецейхнет, любил повторять отец. Услышал, наверное, от кого-нибудь.
Гурьянова не на шутку обуяли отцовские чувства. Он, правда, не учел, что безотцовщина скорее алебастр, чем пластилин или глина, и в заботливых отцовских руках мягче не станет. Он был уверен, что его поэтическая душа обязательно найдет приют в склонной к поэзии (он был уверен в этом!) душе сына. Ведь и сам он перенял некоторые, не самые худшие, качества своего отца. Лишь бы она, его мать (интересно, кто это?), не ставила палки в колеса, не давая сблизиться отцу и сыну. О, эта горькая судьба отца и сына! Лишь бы ее не обуревала гордыня. Гурьянов от истины был не далек, но и не близок к ней, так как слов «обуревать» и «гордыня» в лексиконе работницы табачной фабрики, ставшей с годами похожей на отечественную сигарету, не было. Не было, потому что и не было никогда. Ну, да поэтические краски многое высвечивают в другом, выгодном для поэта, цвете.
Гурьянов, узнав от Сергея новость о сыне Юрии, переполошился и удивился сам себе, чем удивил и Сергея. «Старик Гурьянов, старик», – подумал тот, подметив дрожание пальцев и легкую слезливость.
– Ты только того, нас одних оставь, ладно? – попросил Алексей Николаевич Сергея.
– Пивка выпью и оставлю, – пообещал тот.
– Фамилия-то его как будет, Юрия?
– Фамилия? Забыл спросить.
***
Когда Гурьянов вошел в пивбар с «Дербентом» и «Цинандали», Юрий допивал третью кружку пива. Он молча уставился на «папеньку». Сергей представил их друг другу.
– Гурьянов Алексей Николаевич. Юрий, – сказал он, указывая на Семена. Тот удивленно взглянул на Сергея, но поправлять не стал. «Был Григорием, побуду-ка Юрием», – подумал он.
– Ну, как ты… сынок… Юрий? Фамилия-то как?.. Как будет твоя?
– Неважно…
– Что? А, ну, да-да… А я Алексей Николаевич. Гурьянов. Поэт есть такой – слышал? Член Союза писателей. И, между прочим, твой отец, – Гурьянову удалось подавить волнение, и фраза закруглилась достаточно гладко.
– Борисов фамилия моя. Сын Кармен.
– Да? Кармен? А-а, – Гурьянов вспомнил Кармен. Была, была такая. Где вот только? В Коктебеле или в Пицунде?
– Значит, я ваш сын?
Молчание. Потом Гурьянову послышалось или на самом деле прозвучало: «Между прочим».
– Ну что, Юра, это дело надо отметить, – и на этот раз прекрасно расслышал дополнение: «Между прочим», но сделал вид, что не услышал.
– Так я пойду? Всего вам, – попрощался Сергей.
– Да, между прочим, не каждый день… – подал голос сын.
– Да-да!..
– … приходится пить «Дербент» с «Цинандали». Все больше беленькую. Мы его, как… из горла?
– Пойдем куда-нибудь в другое место, посидим, поговорим… Тут грязно как-то.
– Грязно? – удивился сын. – Давно, между прочим, не говорили… Алексей Николаевич.
Гурьянов строго, но и мягко, взглянул на сына:
– Я, между прочим, не Алексей Николаевич, то есть, я хочу сказать, я Алексей Николаевич, но не только и не столько, я еще и твой отец. Папа, между прочим.
– Между прочим, папа.
– Ты это с иронией?
– Вы о чем?..
– Да нет, так просто. Ну, пошли?
– А можно, я поведу в одно место? Классное! – оживился сын.
И Гурьянов мог побожиться, что опять услышал, будто кто-то говорит у него в самом центре души: «Между прочим». Он быстро взглянул на сына, но тот без улыбки шагал рядом с ним, чуть впереди, и рот у него был замкнут. Чревовещание судьбы, подумал Гурьянов. Тогда чревовещает нам судьба, когда решается она.
– Кончается…
– Что? – взвизгнул Гурьянов.
Сын удивленно взглянул на него:
– Деньга кончается у меня. Через месяц поедем с Сергеем зашибать. А сейчас вот напряг с деньгой.
– Не сочти за… за… вот, возьми… – Гурьянов вытащил из кармана, не глядя, припасенные заранее деньги. Сын ловко перехватил их.
Он привел отца в буфет бывшего женского, а сейчас семейного, общежития, где некогда поэт Гурьянов охмурил набивальщицу Борисову, пленив ее строками: «О, столько смен, прождал тебя, Кармен, я у ворот, не рая – ада. Наверно, Богу было надо, чтоб столько смен я ждал тебя у врат, Кармен!» Мать часто цитировала эти строки сыну. И показывала столик, за которым они сидели в тот вечер… и ели сосиски. Знай она импрессионистов, узнала бы в некоторых их картинах именно этот столик, а может даже, и себя.