– А это почему тут открыто? – хрипло спросил он. – Безобразие.
Казалось, он вовсе не замечал Сергея. Закрыв дверь на ключ и для верности подергав ее, он прошел в другой вагон. Состав подошел к станции, затих на несколько минут, дернулся и снова набрал скорость. Словно изнасиловал один отрезок пути, а теперь насилует следующий. Нет, с отвращением отбросил от себя Сергей эту непрошеную мысль, он был как человек, вечный труженик: всю жизнь он спешит к своей цели, а оказывается, доставляет совсем чужих, незнакомых ему людей к совершенно другой, не имеющей никакого отношения к его собственной, цели.
– Ваш друг сошел ночью? – спросил ночной пассажир.
Сергей кивнул головой, язык перестал его слушаться, он словно стал размером в целый мир, мертвым и чужим, как латынь или эсперанто, и не поворачивался во рту.
Человек, как показалось, с легкой усмешкой кивнул головой.
– Коньячку не желаете? – неожиданно предложил он. – «Кизляр». Натуральный. Уж поверьте. Ваш стакан?
Сергей облизнул губы.
Человек наполнил стакан на треть янтарным коньяком. Столько же налил себе.
– Ну, за друзей! Дружба – святое дело.
Сергей закашлялся.
– Что, не так пошло? – участливо спросил попутчик. – Лимончик, пожалуйте.
Проснулась Яна. Сергей с удивлением отметил, что она и впрямь успокоилась. Совершенно или нет – неясно, но не было в лице ее и в глазах той боли, что мгновенно передалась вчера Сергею. На некоторых женщинах несчастья долго задерживаться не любят.
– Доброе утро, – улыбнулась она. – Разрешите, я пройду?
– Правда миленькая? – спросил попутчик. – Вот именно такие чистые и невинные души и составят наше духовное наследие. Нет, вы посмотрите, что там написано! Скорей-скорей, вон туда.
Поезд проходил мимо безымянного полустанка, состоящего из небольшой станции, туалета и домиков с деревьями вдали. По стене голубого туалета тянулась коряво выведенная красным цветом надпись: «Духовное наследие».
– Надо же, – сказал попутчик, – подумал, произнес, и тут же эти слова материализовались в конкретные реалии. Любимое слово Михаила Сергеевича – реалии. Надо чаще думать о прекрасном и возвышенном. Чем прекраснее думы, тем прекрасней в материализации реалии.
– На стенах туалетов? – машинально спросил Сергей.
– Да вы остряк! – захохотал попутчик и еще раз наполнил стаканы на треть.
Зашла Яна.
– Семен вышел? – спросила она у Сергея. – Он говорил, что ночью сходит в этой, как ее?..
– Вышел, вышел, – подтвердил попутчик. – Был и весь вышел. Коньячку?
Яна отрицательно помотала головой.
– Похвально, – одобрил попутчик. – Для юных и нежных особ есть совершенно другие напитки: «Котнари», «Шардоне» и прочие напитки забвения.
– Портвейн, семнадцатый номер, – сказал Сергей.
– Да-да-да! Совершенно верно! Портвейн, семнадцатый номер. Совсем недавно люди давились за ним. Я прикинул как-то: задавленных оказалось в семь раз больше, чем на печально известной Ходынке. А вот и у нас припасено кое-что для дам! – он вынул из портфеля бутылку «Мадам Клико». – Уверен, не пивали. Нет-нет, даже если и пивали, то совершенно не то. Самопальная «Мадам Клико» – это только в России, не правда ли? Это повелось еще со времен самопальных царевичей Дмитриев. Да мы сейчас и пригубим эту мадам. Пардон, мадам, не принято спрашивать у дам, но поймите меня правильно, вам шестнадцать лет исполнилось?
– Да. На следующий год. В декабре.
– Вот и замечательно. Год пролетит незаметно, а мы тем временем предадимся сибаритству. Чтобы он, год этот, не зря пролетел. Это слово… Вас как звать? Яна? А вас? Сергей? Это слово вас не удивляет?
– Нет, – ответил Сергей, а Яна хлопнула глазками.
– Слово это, деточка… Яна. Слово это означает праздное времяпрепровождение.
– Изнеженных роскошью людей, – добавил Сергей.
У него кружилась голова. От ночного события, которое, казалось, должно было перевернуть вверх дном всю его жизнь, а ледяную душу сбросить в колодец девятого круга, не осталось и следа. Или так действовал коньяк «Кизляр», напиток забвения для мужчин? Он возвращал все на места свои и оттаивал души? А что же тогда действовало на Яну – «Мадам Клико»? А до «Клико»? Ведь она после ночи бесчестья проснулась чистая и свежая, как Золушка, и взор ее – ясное стекло.