Потом на суде, когда допрашивали свидетелей, а адвокат доказывал, что Суэтин психически нездоров и не отдавал себе отчета в тот момент, когда выбрасывал Борисова из вагона (к тому же, совершенно без умысла), он понял, что ему все равно, что скажет о нем Глафира. Он был рад, что она помнит его. Он был рад, что она так глядит на него. Во взгляде ее было то, что он искал всю жизнь. Он не знал, что именно, так как не успел этому дать название. Глафира была для него единственной, кто ему был нужен. Почему бы и ему не стать для нее тем единственным, без которого мир становится тускл и безрадостен?
***
Поезд, раскачивая, несло на запад. Его словно кто-то пытался свалить с рельс. Как-то само собой заговорили о востоке. Оно так и бывает: к чему приближаемся, того просто, затаясь, ждем, от чего убегаем, то и ворошим. Может, думаем, что прошлое, раз оно осталось позади, не догонит нас, не осудит, не взглянет в глаза: что же, мол, ты предал меня, убежал? Может, оно и так. Вот только когда мы выходим в этом нашем будущем, первым кто встречает нас – это наше прошлое. Оно, как неутомимый охотник, сделало крюк, подтвердив лишний раз, что ты всего-навсего зверь, безмозглый и ничему не желающий учиться.
– Восток хорош тем, что он есть, – начал профессор. Впрочем, он начал неспроста. Так показалось Сергею. Что-то скрывалось за отсутствием нарочитости в этой фразе.
– Да, он занимает много места, – сказал Сергей, глядя в окно.
– Я полагаю больше, чем этот вид, – улыбнулся профессор.
Он читает мои мысли, подумал Сергей, и профессор кивнул ему в ответ.
– Психотерапевт, – сказал он.
«А, понятно, почему успокоилась Яна… Может, тогда лучше помолчать?» – подумал он. Направленно подумал, испытывая собеседника. Тот ничего не сказал. Но Сергей понял, что тот не согласен с ним.
– Все, что позади, кажется общим, то есть принадлежащим всем, а не каждому из нас в отдельности, неделимым. Неким мамонтом, придавившим муравьев.
– Муравьям от этого ничего, кроме поживы, не будет, – возразил Сергей.
– Каков молодец! Яночка, каков молодец! – воскликнул профессор.
Яна кивнула головой и потянулась к соку.
– Лучше вина, поверьте старому сморчку, – профессор налил ей вина. – Тут ни этих ваших консервантов, ни белого сахара, тут чистый виноград, солнце и страсть. Природа.
Сергей, не желая участвовать в разговоре, все равно почувствовал себя втянутым, помимо своей воли, в эту трепотню о вине, частях света и ничего не мог поделать с собой, так как… Так как уже хотел говорить, хотел обрушить на собеседника всего себя. Так как чувствовал, что сам себе перекрыл дыхание. Сергей вспомнил ГЭС, водохранилище, плотину. Или это меня отрывает от земли накопившаяся с годами пустота, подумал он, отрывает, как воздушный шарик?
– Это не пустота, – сказал профессор. – Это я, Яночка, молодому человеку. Он сказал, что пустота переносит людей по жизни. Я не совсем согласен с вами, Сергей, хотя я возьму вас к себе в аспирантуру. Возьму. В финансах, как нигде, нужна арифметика. Мы об этом поговорим в Нежинске. Будет время. Не согласен я с вами, молодой человек, по принципиальным соображениям…
– А зачем же тогда вы берете меня к себе в аспирантуру?
– Затем и беру.
– Перевоспитать?
– Да нет, самому поднабраться.
– А я думал: под себя подладить. Под свою школу.
– Да, я уже не сомневаюсь. Я беру вас. В бизнесе сейчас многого можно достичь. С вашими-то способностями… Тем более, вы знаете уже, что есть не только своя жизнь, но и чужая смерть.
Сергей взглянул на профессора. Тот бесстрастно продолжал:
– И чужая смерть – всего-навсего лопнувший нарыв. Больно, но гной вытек. И кожа всего организма вновь чиста. Не так ли?
– Так, – хмуро подтвердил Сергей. – В прошлом мы все одиноки.
Профессор засмеялся.
– Это в вас говорит молодость, молодой человек. Эх, молодость-молодость! Когда-то и мы были рысаками! Да-да, одиночками, не тройками. Как гнали мы к финишу! Как гнали!.. Зачем?