— Раду... — Мехмед понизил голос до шепота, вглядываясь в тёмные распахнутые от шока глаза, намеренно переводя взгляд на сжатые губы и предательский румянец, расползающийся от шеи к лицу. — Мы ведь здесь одни. Позволишь ли ты мне... — он не стал договаривать, накрывая побледневшие от напряжения губы своими.
Первые несколько секунд Раду, казалось, всё ещё не понимал, что происходит. Неподатливый, застывший, он ожидал, что Мехмед попытается вырвать у него кинжал. Его рука всё ещё была предельно напряжена, а сам он словно окаменел на месте, в то время как рот его расслабился от шока, позволяя Мехмеду проникнуть внутрь языком.
Вопреки серьёзности ситуации, поцелуй внезапно отозвался в Мехмеде волной возбуждения.
Сладость чужого дыхания, приглушённый вкус сахарной пудры и неожиданной дынной тёрпкости смешивался с ароматом чистой кожи и древесными нотами. Сады Эдирне могли удушливо благоухать розами, вызывая головную боль — но самим Раду Мехмед отчего-то не мог надышаться.
Он пьянел от его тёрпкой сладости.
Едва помнил, что поцелуй был вынужденной мерой.
Кончик его языка дразнил губы Раду, в то время как он сам вжимался в его стройное тело, притягивая его бёдра ближе.
Тонкий муслин скользил под пальцами, не позволяя коснуться, холодя и без того разгорячённую ладонь.
Раду снова дёрнулся, пытаясь вывернуться — однако всё это слишком уж напоминало гаремные игры, в которых юноши порой напускали на себя неприступный вид. Мехмед не счёл его сопротивление действительно веским поводом, чтобы остановиться.
Он желал Раду.
Он чувствовал, что желание это взаимно, поскольку что-то твёрдое весьма красноречиво упиралось ему в бедро.
Мехмед не нашёл бы в себе силы отступить сейчас, даже если бы во дворце начался переворот. Он шарил ладонью по гибкой спине, спускаясь ниже, пока губы его глушили тихие протесты.
Но этого было слишком мало.
Он жаждал большего.
Он...
...впился зубами в Раду, когда внезапная боль пронзила его ногу?!.
Боль распространялась жаркой вспышкой, глуша вожделение.
Мехмед, привычный к частым падениям и травмам, сейчас вдруг оказался не готов к тому, что у него перехватит дыхание. На секунду он потерял контроль, а перед глазами потемнело.
— Убери от меня свои руки!.. — Раду наконец сумел высвободиться. Он отшатнулся от Мехмеда, словно тот был прокажённым. — Ты... омерзителен!!! — лицо его было пунцовым, словно угли на жаровне, а тёмные глаза слезились. Прокушенная влажная губа кровоточила так сильно, что кровь успела попасть на одежду.
Мехмед смутно понимал, что произошло: Раду только что вонзил свой кинжал ему в бедро, пытаясь защититься. Вероятно, всё это время то, что Мехмед принимал за возбуждение принца, было рукоятью оружия, которое Раду никак не решался применить.
Что же... по крайней мере, теперь Раду не угрожал убить себя. Похоже, чувство самосохранения все-таки взяло верх.
Мехмед, морщась, зажал глубокую рану ладонью, надеясь, что не истечёт кровью. Умереть, потому что пытался спасти кого-то, да ещё и так глупо, после возвращения из Константинополя, было бы насмешкой судьбы.
— Раду... — Мехмед попытался остановить принца, когда тот, наконец отойдя от шока, бросился к дверям. — Стой!..
Однако Раду бежал так быстро, словно за ним гнался сам шайтан. Он едва не сбил с ног замершего в дверях Заганос-пашу, пронёсшись мимо него.
— Султан Мехмед?!.. — Заганос-паша бросился к Мехмеду, бледный от ужаса. — Стража!!! Лекаря к султану Мехмеду!!!
— Отпустите Раду, — Мехмед, сквозь головокружение от потери крови, с трудом понимал, что говорит, потому что язык его неожиданно показался ему невероятно сухим и неповоротливым. — Я сам себя ранил.
Его слова были последним, что ему удалось сказать перед тем, как его настиг обморок.
Часть 3
…О молодом султане давно ходили слухи разного толка. В семнадцать лет отец женил его и отослал в Манису из-за скандального случая с сыном какого-то вельможи. А ещё говорили, что Мехмед испытывает особенную любовь к юношам в своём гареме — но Раду никогда в это толком не верил, потому что разве возможно, чтобы сын султана вёл себя так омерзительно?
Не верил до сих пор.
Едва живой от ужаса, он пятый час скрывался от дворцовой стражи в саду. Ему пришлось забраться на цитрусовое дерево, чтобы немного передохнуть, но он всё ещё не представлял, как выбираться.
Он больше не мог вернуться в казарму, чтобы забрать свои вещи, или хотя бы переодеться. Между тем, уже светало, а переполох всё никак не утихал. Стража сменилась, но продолжала рыскать, переворачивая каждый камень, заглядывая под каждый куст.