✨ А ещё я напомню, что Мехмед Фатих жил и творил в 1450-х, это за 100 лет до появления Шекспира! Так что, даже если мне не удалось передать всю красоту классической турецкой поэзии, просто знайте — Мехмед Фатих был действительно очень талантлив. Trust me.
Часть 6
…Отправлять свои стихи Раду было ошибкой, и Мехмед отлично это понимал. Он мог сколько угодно восхищаться заморским принцем, наблюдая за ним издалека, и даже писать о нём — но сближаться с ним не стоило.
Что он всерьёз мог предложить ему? Стать частью гарема? Быть любовником?
То, что Раду жил в Эдирне, не делало его подданным Османской империи. Он всё ещё являлся братом действующего господаря Валахии, которого связывали с Мехмедом вполне сносные дипломатические отношения. Он не был юношей-рабом, и относиться к нему иначе, нежели как к принцу и младшему брату друга, было бы оскорблением. Осман и так веками считали варварами в христианской Европе, и Мехмед, прикладывающий столько усилий, чтобы опровергнуть устоявшееся мнение, то и дело сталкивался с попытками выставить его в дурном свете. Его, всегда принимавшего при дворе учёных со всех уголков света, поставившего в собственные визири иноземца, всерьёз обвиняли в гонениях на христиан Константинополя. Обвинения звучали, впрочем, и с другой стороны, поскольку Мехмед привёл немало иноземцев ко двору и не делал особенных различий между людьми разной веры. К тому же, он предпочитал мужчин — и, даже если это не было чем-то невиданным в кругу вельмож, он сам был султаном, и на его увлечения смотреть сквозь пальцы было готово куда меньше людей.
Выбрать своим любовником Раду он не мог.
Зачем тогда писал о нём?..
Более того — зачем, вместо того, чтобы вернуться в Константинополь, оставался в Эдирне и буквально следовал за Раду тенью уже которую неделю? Поначалу Мехмед оправдывал свой интерес тем, что хотел убедиться, что Раду не замешан в интригах Халил-паши — но принц почти ни с кем не общался, а Мехмед всё ещё продолжал втайне следить за ним. Ему было любопытно, какие книги читает принц, и как в целом проводит свои дни.
Дошло до того, что Мехмед вложил один из своих стихов в книгу, чтобы просто проверить, как Раду отреагирует. Это было глупой выходкой, но он не мог приблизиться к Раду иначе, не выдав себя. Узнав, что султан проявляет к нему интерес, принц мог снова попытаться сбежать из города, или, что хуже, укрепиться в мысли, что Мехмед его к чему-то принуждает. Это было недопустимо и, к тому же, не соответствовало истине.
В итоге Мехмеду удалось так сильно взволновать Раду своими стихами, что тот действительно сбежал — к счастью, не то, чтобы далеко. Но перед этим от него не укрылось, как широко распахнулись глаза принца, и как резко перекатывался его кадык за воротом муслиновой рубашки. Принц кусал и без того раскрасневшиеся губы, перечитывая строки, и лицо его заливал очаровательный румянец.
Очевидно, он действительно был неравнодушен к поэзии.
Именно эта мысль сподвигла Мехмеда послать Раду новое любовное письмо — на этот раз, умышленно давая понять, что пишет о нём.
Вот только Мехмед понятия не имел, что письмо это попадёт в чужие руки и станет поводом для насмешек.
И он даже не подозревал, что Раду внезапно начнёт защищать неизвестного автора.
Реакция Раду его потрясла — принц действительно был готов вступить в конфронтацию с ним, чтобы помочь некому Авни. Неужели стихи так сильно ему понравились?..
Мехмед снова бродил по саду, не находя себе места. Сердце его было неспокойно, а голова слегка кружилась. У него было так много вопросов к Раду, однако он не смел их задать напрямую. Он не знал, как спросить принца, почему тот решил встать на сторону Авни. Было очевидно, что стихи эти писал мужчина — неужели Раду не смущало внимание такого рода? Находил ли он приятным факт, что некий неизвестный поэт желал его так страстно? Что он чувствовал, когда читал о том, как тосковало по нему чьё-то сердце?
Мехмед опустился на траву, чувствуя себя совершенно сбитым с толку. Последние краски заката всё ещё расцвечивали небо, но наступающая ночь приносила первые холода. Прежде душный воздух теперь звенел ароматами осенних цветов и осыпающейся листвы — и он сам чувствовал себя готовым сорваться. Что, если он сознается Раду в своей выходке? В конце концов, это ведь всего лишь стихи. Вероятно, ему следовало выразить принцу признательность за то, что тот не стал зачитывать его очередное творение перед всеми — даже если никто не узнал бы в нём автора.