— Аллах не наделил меня великими талантами, но дал мне власть. Почему бы мне не использовать своё положение, чтобы помогать по-настоящему талантливым людям? Я ведь ни к чему их не принуждаю, — парировал Мехмед, неуверенный, были ли слова Раду комплиментом или оскорблением.
— Это ведь тоже своего рода талант, — неожиданно отозвался Раду. — Ни к чему не принуждая, добиваться того, чего желаешь.
Мехмед ответил на это улыбкой.
— Юный принц Раду необычайно наблюдателен. Но в конечном счёте мы все всего лишь люди. Если художник или поэт не захочет оставаться в Османской империи, он волен покинуть её и отправиться на запад[8], где ограничений для него будет ещё больше. Где Церковь будет решать за него, что именно он должен изображать и о чём ему дозволено писать.
— Тогда это всё равно, что отсутствие выбора, — вздохнул Раду. — Никто из нас по-настоящему не свободен.
— Принц Раду прав, — кивнул Мехмед. — По-настоящему не свободен никто, включая султана.
После этих слов их обоих накрыло странным молчанием. Мехмед чувствовал, что принц смотрит на него с нескрываемым любопытством, однако не собирался как-либо располагать Раду к себе. Если тот решит для себя довериться ему, это будет его выбор.
— Я могу задать султану личный вопрос? — в конце концов, поддался Раду. — Я слышал, что султан женат…
— А в чём заключается вопрос? — усмехнулся Мехмед, потому что Раду так долго подбирал слова, что в итоге снова замолчал, отчего-то краснея. — У меня есть три жены. Ситти-хатун, Эмине-хаттун, и Хатидже-хаттун. Хатидже — дочь Заганос-паши.
Раду покраснел ещё сильнее, отворачиваясь.
— А ещё у меня есть чудесные сыновья, — продолжил Мехмед. — Баязид и Мустафа.
Раду в этот момент выглядел настолько растерянным, что на него было жалко смотреть.
— Спасибо за ответ, — он кивнул. — Мне, кажется, нужно идти…
— Мне нравятся мужчины, — оборвал его Мехмед, — об этом всем известно, однако в четырнадцать лет меня вынудили взять первую жену. Я не должен был становиться султаном, однако судьба распорядилась иначе. Я всего лишь исполняю свой долг — равно как и ты, оставаясь здесь, в Эдирне.
Раду, который безуспешно пытался подняться со скользкой травы, неуверенно замер, не зная, как реагировать. Светлокожее лицо его напоминало полыхающий пожар.
— Я… не это имел в виду… простите.
— Всё в порядке, — Мехмед пожал плечами. — Нет ничего дурного в том, чтобы предпочитать мужчин. Принц Раду ведь тоже вышел в сад не просто так. Наверняка ему было интересно, кто же написал ему такие стихи. В этом нет ничего предосудительного.
Раду застыл, не решаясь двинуться с места. Ему удалось подняться на ноги, и, поскольку он до этого сидел прямо на земле, травинки налипли на полы его плаща. Мехмед запрокинул голову, встречая беспокойный взгляд принца.
— Сегодня ночь будет холодной. Прошу, возвращайся во дворец, — проговорил он, пряча за дружеской улыбкой горечь. — Ты можешь простудиться, если прождёшь Авни слишком долго.
— Но он не придёт, — прошептал Раду, и внезапно во взгляде его промелькнуло что-то совершенно странное. Осознание?..
— Не думаю, — согласился Мехмед, продолжая натянуто улыбаться.
— Султан Мехмед Хан, я… — Раду снова замолчал, а затем развернулся и направился прочь, так и не договорив. То, как резко он решил уйти, само по себе сказало о многом.
Мехмед откинулся на холодную траву, глядя прямо в ночное небо. Только сейчас он заметил, что уже стемнело. Казалось, непроглядная чернота была готова вытянуть из него душу, но он был бы только рад такому исходу. Его отчаяние было подобно девятому валу, обрушившемуся на него в одно мгновение пониманием, что он более не в силах ничего сделать. Он, Мехмед Хан, султан Османской империи, был бессилен, потому что Раду был принцем чужой страны. Он был недосягаем — и должен был оставаться таким, во имя всего, во что Мехмед верил. Мехмед должен был прекратить писать о нём, грезить о нём, и, тем более — сбивать его с толку своими глупыми стихами.
Он шумно выдохнул, чувствуя, как внутри него появляется новая решимость. Его сердце билось всё спокойней, а сам он наконец почувствовал, как силы возвращаются к нему. Звёздное небо всё ещё плыло перед глазами, расползаясь в мутную черноту.
— Султан Мехмед Хан, — послышалось вдруг снова, и в следующее мгновение его, полуслепого от слёз и замёрзшего, окутало волной тепла и ароматом чужой близости, — вы ведь сами так простудитесь. Прошу вас…
Мехмед беспомощно уставился на пунцовое от смущения лицо Раду, который навязчиво пытался закутать его в свой тёплый плащ. Тот упорно не застёгивался на его плечах, так что принцу приходилось обнимать султана, чтобы хоть как-то его удержать. Худые руки стягивали капюшон, а сам Раду склонялся к Мехмеду так низко, что разделяло их не более нескольких сантиметров.