— Султан старше меня всего на шесть лет, и судит о моих чувствах?.. — выпалил Раду, и лишь затем осознал, насколько его слова были оскорбительными. Он побледнел.
Мехмед вздохнул, печально качая головой. Однако то, с какой силой он продолжал удерживать плащ, сжимая его полы до хруста суставов, говорило вовсе не о расслабленности. По какой-то причине то, что он говорил, и чувства на его лице совершенно не вязались с тем, как напряжено было его тело. Что именно в себе Мехмед пытался так отчаянно сдержать?
Раду ужасало, насколько странным и непоследовательным был султан. Казалось, чем больше он узнаёт его, тем больше становится понятно, насколько же мало кто-либо знает Мехмеда. Неудивительно, что он сам с трудом поверил, что Мехмед написал ему те любовные газели.
Он понятия не имел, о чём сейчас думал этот человек: неужели действительно пытался удержать дистанцию? Было ли это его попыткой оградить Раду от самого себя?
— Я хотел бы стать вам другом, — решился Раду на полуправду, прекрасно осознавая, насколько глупо его заявление в свете прошлых признаний. — Ничего иного я и не имел в виду.
Мехмед кивнул, принимая его ответ. Во взгляде его промелькнуло облегчение, однако то, как побелели от напряжения судорожно сжатые пальцы, говорило совсем об обратном.
— Я буду только рад такому замечательному другу, как юный принц, — он улыбнулся уголками губ. — И более никаких стихов.
Раду неуверенно улыбнулся в ответ. Почему-то ему показалось, что последнюю фразу Мехмед сказал самому себе, словно пытаясь убедить самого себя в том, что Раду для него друг, и воспринимать его следует соответственно.
Во дворец Эдирне они возвращались уже вместе, и, несмотря на определённую неловкость, лёд между ними стремительно таял по мере того, как сердца их становились всё мягче.
***
…Спустя полгода Раду отправился в Константинополь, который к тому моменту постепенно отстраивался и оживал по мере того, как бежавшие в спешке христиане и иудеи возвращались. Официальная причина этой поездки была политической, однако принц не мог не думать о том, что он впервые за долгое время мог свободно покидать Эдирне, притом никто более его не удерживал на одном месте. Казалось, стены его золотой клетки наконец рухнули, и он оказался свободен путешествовать. Мехмед теперь часто просил его помощи в дипломатических переговорах, и даже приглашал его на официальные приёмы. Всё чаще Раду становился единственным человеком, которого Мехмед брал с собой. Разумеется, оба они помнили о случае отравления, а потому никто из них не путешествовал без охраны — но присутствие янычар было разумной платой за то, чтобы обрести наконец свободу. Раду за все эти годы так и не стал своим ни среди вельмож, ни среди воинов — однако теперь ему не было до того дела. Султан Мехмед считал его близким другом, и ему этого оказалось достаточно, чтобы впервые за долгое время быть счастливым.
Константинополь встречал его криками чаек, извилистыми колоннами, отстраивающимися храмами и разномастной толпой. Чуть позже султан Мехмед отправился с ним на прогулку и показал ему городскую кухню для малоимущих, новые школы и мечети. Они оба прогуливались в одеждах простолюдин, а потому не привлекая внимания смогли подняться на самую высокую башню Галата — всё, что осталось от стен генуэзской крепостной стены — и вдоволь побродить по местным рынкам. Мехмед был настолько увлечённым рассказчиком, что временами не замечал, куда шёл, и то и дело Раду приходилось одёргивать султана, чтобы тот не врезался в людей, идущих им навстречу. Казалось, никогда ещё они оба не смеялись так много.
Уже позже, перед ужином, Раду всё ещё находился в приподнятом настроении, вспоминая, как Мехмед закормил его засахаренным кумкватом прямо с рук, и как лучились его светлые глаза — казалось, они были прозрачней вод Босфора. Раду чувствовал себя с Мехмедом необычайно легко, и теперь, приводя себя в порядок перед ужином, думал лишь о том, чтобы за столом было поменьше людей. Поскольку при дворе Мехмеда было много иноземцев, он более мог не переживать о том, что его манера одежды или поведения будут выделяться — но ему всё ещё следовало быть осторожным в том, чтобы привлекать меньше внимания к своим отношениям с султаном. Далеко не все верили в то, что их с Мехмедом связывала только дружба, и, чем больше проходило времени, тем более развязными становились слухи.
К счастью, за ужином действительно было не так много гостей: в основном, это были приближённые визири, неизменный Заганос-паша, и несколько иноземцев, которые вскоре покинули приём. Приглашённые артисты музицировали на лютнях и пели, так что говорить много не приходилось — можно было просто расслабиться и понемногу цедить вино, вслушиваясь в мягкие переливы струн и манящие голоса.