Раду падает на противника сверху, и его локоть случайно попадает незнакомцу в живот. Тот на время не способен даже дышать.
— Был рад размяться, — Раду кое-как поднимается с земли, отряхивая штаны и поправляя сбившуюся грязную рубашку. Кажется, незнакомец удивлён, когда замечает, что у его соперника всё это время был при себе кинжал. Обычно янычары не имеют собственного холодного оружия, если они не в походе. На мгновение его тёмные глаза сужаются.
Раду не собирается ничего объяснять — он не привык много говорить. Он возвращается в казарму, оставляя незнакомца приходить в чувства.
~~~
…Наутро Раду просыпается от суеты в казарме. Он живёт отдельно, а потому не знает, что именно произошло, пока не выходит в общее помещение, где остальные янычары спешно всё отдраивают. Даже Халкокондил, которого обыкновенно было не застать, разложил по местам разбросанные свитки.
Впрочем, долго гадать о том, что именно было причиной такой суматохи, не пришлось: их командир, Силахдар Ага, смерив Раду холодным взглядом, коротко распорядился:
— Оденься, как приличествует принцу.
Обыкновенно ему было всё равно, как выглядел Раду, пока тот выполнял его приказы, однако сейчас он, похоже, был на пределе.
Раду не стал спрашивать, что случилось. Он молча вернулся к себе в покои и, открыв сундук, достал оттуда длинную муслиновую рубашку и однотонный шелковый кафтан. Он не носил тюрбан потому что так и не принял ислам, однако в остальном решил уступить командиру. Тонкая изумрудно-зелёная ткань ощущалась на теле почти невесомой — как если бы Раду был вовсе не одет. Широкий золотой пояс утягивал, обращая внимание на и без того стройную талию. В османской одежде было неуютно — она вся была слишком воздушной и струящейся. Неприличной.
— Принц Раду, — окликнул его Халкокондил, заглядывая в его покои сквозь тонкую занавеску, — поторопитесь. Мы должны быть на плацу.
Ему не нужно было ничего объяснять — и так было ясно, что дело в приезде султана.
— Идём, — Раду кивнул, закрепляя у пояса кинжал.
Лето в Эдирне было знойным: с самого утра птицы прятались в скудной тени и ютились у садовых фонтанов, а ближе к полудню, когда раскалённый воздух начинал дрожать, даже они куда-то улетали. В это время на плацу находиться было почти невозможно: здесь попросту было нечем дышать. Ослепительное лазурное небо казалось бездонным колодцем, в котором нет ни капли воды, а бесконечно высокие стены дворца и острые шпили мечетей напитывались жаром.
Раду ненавидел Эдирне.
Несмотря на то, что он жил здесь с шести лет, он так и не смог полюбить ни шумные улицы города, ни сам дворец. Всё вокруг для него было чужим: люди, жара, архитектура.
Ему здесь было не место.
Он стоял в стороне от общего строя янычар по правую руку от опального Халила-паши, ненавистного визиря Мехмеда, потому что никто не знал, куда именно следует определить принца-заложника. Он не был ни воином, ни слугой, ни вельможей.
Так под палящим солнцем они стояли около часа, прежде чем глашатай наконец объявил о прибытии Мехмеда:
— Султан Мехмед Хан, Ханедан Осман, Султан Султанов, Хан Ханов, Повелитель Верных и Преемник Владыки Вселенной, Хранитель Священных городов Мекки, Медины и Кудс, Кайсер-и-Рам, Падишах Трёх Городов прибыл!
На гарцующем белоснежном жеребце в полной сбруе на плац въехал всадник в чёрном. Против солнца было трудно разобрать его черты, однако отчего-то Раду стало не по себе. Он чувствовал, как напряжён Халил-паша, его наставник. Разумеется, Раду слышал о разногласиях между ним и новым султаном — визирь дважды не давал Мехмеду взойти на трон, а затем яро выступал против захвата Византии. Халил-паша был мудрым человеком, он верил в существование компромиссов и необходимость мира, тогда как Мехмед грезил военными успехами.
Говорили, Мехмед до сих пор не простил Халил-паше, что тот не дал ему одержать победу в Варне в одиночку. Также Раду слышал, что трудно сыскать человека более жестокого, чем султан Мехмед. Его считали слишком молодым, не по годам самоуверенным и крайне непредсказуемым. Даже Влад, его старший брат, предупреждал, что от юного султана следует держаться как можно дальше — однако Раду никогда не придавал значения его словам.
До сих пор.
— Мои дорогие визири! Хадым-Шехабеттин-паша! Заганос-паша!... — Мехмед сделал паузу, переводя взгляд на Халил-пашу и внезапно останавливаясь на Раду.
Рассмотреть его выражение лица было сложно, потому что солнце нещадно палило прямо в глаза, однако Раду чувствовал на себе чужой взгляд, и внезапно возникшая тишина не предвещала ничего хорошего.