Видно попрощался отец наш с рассудком своим, подумала Мария, жена его. И навзрыд бросилась к мужу.
– Опомнись, милый, наша дочь уже на небесах.
Но взглянув на тело дочери в руках мужа своего, не поверила она глазам своим, потрогала она теплый лоб дочери своей и в беспамятстве упала у ног Гомеля.
Переступив через жену, с безумным взглядом, пронес он Гатту сквозь приближенных и друзей своих и положил ее на кушетку. Не сводили глаз они с дочери его и в неверии рты раскрыли, когда, дрогнули глаза Гатты и раскрыла она их вновь.
Как же это возможно? Я лично омывал ее тело перед похоронами, – молвил мужчина справа сидящий. Я одежду подбирал, – вторил другой. Я мерки с тела ее снимал, – заключил третий.
Довольно! Ни слова больше! – вскричал Гомель в сердцах.
Все это было не наяву, отныне вычеркните эти дни из памяти своей. Моя дочь была больна, теперь же она здорова.
Сокрыл Гомель, правду жуткую, от приближенных и жены своей. Гатте поведали историю о болезни лютой, о бреде страшном. Поверила Гатта, причудилось ей, что похоронили ее. Друзья и близкие Гомеля ни как не выдавали своих тревог и стали относиться к Гатте как прежде.
Что нельзя было сказать за местных жителей, особенно тех, кто был на похоронах Гатты. Одни старались обходить дом Гомеля стороной, другие и во все в глаза называли ведьмой. Гомель всячески старался пресечь эти нападки и лишь утишал свою дочь, что это суеверия глупых крестьян, которые уже не верили, что она поправиться.
Больше всего ему докучал местный священник, который всякий раз, когда проходил кто-либо из семейства Гамильтон, крестился и угрожающе направлял распятье в их сторону, а завидев Гатту так и вовсе начинал орать истошным голосом псалтырь.
Время шло, но молвы не стало меньше, слухи обросли слухами и стал народ вовсе сторониться семейства Гамильтон.
Гатту все больше сторонились, она все больше замыкалась в себе. Подруги отвернулись, ухажеры попрятались. Все чаще она пыталась выведать, что за прибор у нее на месте сердца и как он там оказался. Рассказал отец все как было, опустив лишь факт кончины ее, видит и без того тяжело ей.
– Значит, во мне и в самом деле течет твоя кровь?
– Да. Дочурка моя. Если нужно будет, все до капли тебе отдам, лишь бы с тобой все ладно было.
Вот уж как полгода прошло. Исхудала Гатта, глаза поблекли. Стала она день за днем чахнуть и увядать. Обеспокоился чуткий отец, за здоровье дочери. Оберегал он ее теперь денно и нощно.
– Как ты чувствуешь себя, душа моя?
Молвила она голосом еле слышным: – Слабость на меня навалилась, боюсь, как бы снова со мной какая хворь не приключилась.
Позволь взглянуть на чудо, что жизнь спасло тебе.
Взглянул отец на датчик крови сердечный, почти иссякла кровь. Встрепенулся Гомель, оставайся в постели. И тот час выбежал из комнаты. Вернулся вскоре с кубком крови до краев.
Ужаснулась Гатта, увидев кубок сей и взгляд отца усталый на бледном лице.
– Отец ты что же. Чья кровь в кубке этом?
– Милая моя, не можем медлить мы сейчас. Лежи не двигаясь, чтоб я ненароком кровью тебя не измарал. Безумный взгляд застыл у Гатты на лице.Лежала она едва дыша, отец вливал кровь в сердце, наполнив его до нужной черты.
Спустя мгновенье, порозовело лицо у Гатты и лучезарная улыбка озарила ее лицо. Взгляд направлен в глаза отцу, в них отражалась, любовь и счастье.
Вот чудо! Я ни когда так хорошо себя не чувствовала. Словно утолила давно мучившую меня жажду!
И строго наказал отец: – Теперь дочь моя, следи, чтобы крови в достатке было. И как только кровь опуститься ниже этой отметки, не медля говори мне.
Гатта согласно кивнула, ей было жаль отца, потому как он уже был не молод и терять за раз столько крови безусловно тяжело, но она не могла не заметить какое это блаженство, когда шестеренки набирают скорость, при попадании на них свежей порции крови.
Взыграло в Гатте любопытство девичье. Наблюдая в саду за мышью малою, решила она эксперимент провести. Сходила она на кухню, за краюхой хлеба ржаного, положила кусочек на полянке зеленой, под ведро деревянное. Прутом ведро подперла, к пруту веревку привязала и притаилась поодаль.
Недолго Гатте ждать пришлось, изловила она мышь и в ведро посадила. Долго мучилась и сомневалась Гатта, доселе и мухи не обидела. Но воспоминая о том сладостном моменте, когда вливал отец в сердце кровь свою, пересилила жалость. Достала она ножик серебряный и пронзила им тело мыши, немного крови нацедила Гатта в кубок. Но для эксперимента много и не надо, подумала она, подставила воронку к сердцу и влила кровь еще теплую.