Я заметался по квартире в поисках двери, приблизительно такой же незаметной двери, которая соединяла бы наши квартиры. И нашел ее… в кладовке. Нажал на ручку, и дверь поддалась, легко открывшись, и я оказался в своей квартире, в маленькой комнатке, которую мы с Полиной называли комнатой для прислуги. Попросту говоря, в чулане. Но я никогда прежде не обращал внимания на эту дверь – к виду ее давно уже привык и никогда не воспринимал ее функционально, а скорее просто как место, на которое не жалко вбить гвозди и повесить сумки, старые дождевики.
Я вспомнил мои цветы, влажную землю, которая не засохла, пока я прятался в доме Маргариты. Неужели это Ольга чисто по-соседски о них заботилась, поливала? А что еще она делала чисто по-соседски?
Я услышал звуки – вероятнее всего, это вернулась Ольга. Мне надо было срочно выбежать из своей квартиры и появиться перед своей соседкой на лестничной площадке с ключом от ее двери в руке. Но я почему-то так не сделал. Я, напротив, снова вошел через дверь своего чулана (не путать с кладовкой, это совершенно другое помещение, дверь из которой сообщалась с темной спальней Лоры) в квартиру Ольги, и в голове моей, столько дней находящейся в какой-то гулком, болезненном тумане, вдруг все прояснилось. И я пошел открывать.
Она как будто и не удивилась, когда я открыл ей дверь. Улыбнулась мне какой-то необычайно просветленной улыбкой и вошла.
– Ну, здравствуйте, Михаэль.
Я только сейчас рассмотрел ее и вдруг понял, что она довольно-таки хороша собой и что вытянутое лицо и большие губы не уродство ее, а, наоборот, своеобразие, делающее ее интересной в глазах мужчин. Ей бы одеться… Или, наоборот, раздеться… Не знаю почему, но сейчас я смотрел на нее совершенно другим взглядом. Все в ней показалось мне значимым, исполненным глубокого смысла. Я видел перед собой женщину, измученную душевной болью и переполненную любовью.
– Знаете, я давно ждала этот момента. Ждала, когда же вы обо всем догадаетесь. Но не знала, что это произойдет вот так… все равно неожиданно…
– Оля, зачем вы все это сделали?
– Я же сказала вам, что ревность – тяжелое чувство… И оно меня давило до тех пор, пока я не начала задыхаться.
– Но почему ревность?
– Да потому что я люблю вас, Михаэль.
– Что-то в последнее время меня все сильно любят, – сорвалось у меня. – Так сильно, что уходят из жизни. Не в силах справиться с этой самой любовью. Зачем я вам? И почему, если вы ко мне что-то питали, то не сказали об этом, не дали знать?
– Это не так-то просто. И мне ли вам об этом говорить?
Она прошла в комнату и устало опустилась в кресло. Достала сигареты и закурила.
– Все началось именно с той самой двери. Так же, как и у вас. Эти двери – они как заколдованные. Так и манят, притягивают к себе. И я не удержалась. Первый раз, когда я оказалась в вашей квартире, мне показалось, что я заглянула в ваш внутренний мир. И поняла, что мне никогда не достичь ваших высот.
– Оля, да перестаньте! – Мне невыносимо было слышать эти дежурные фразы. – Что вы все такого во мне нашли?
– Вероятно, то, чего не было в других мужчинах – вы интересный человек, Михаэль. Еще очень красивый, нежный. Можно сказать, трогательный, вас хотелось любить, вам хотелось служить. Но вы не замечали меня, как не замечали влюбленной в вас Лоры. Я знала, что она страдает, но знала, что и вам она нравится, быть может, вы даже любите ее. Иначе зачем было подслушивать ее идиотские телефонные разговоры, подглядывать за этой маленькой распутницей? Вы боготворили ее, вы подняли ее, шлюху, на пьедестал и молились на нее, ловили каждое ее слово, любовались каждым ее движением. Вы обнимались с ее ночными рубашками, словно они были живые…
Три квартиры, наполненные тенями, любовью, ревностью, болью, а потом и объединенные смертью. В это невозможно было поверить!
– Зачем вы убили ее?
– Потому что чувствовала: еще немного, и вы встретитесь с ней где-нибудь на вашей территории, и тогда вас уже будет невозможно разлучить. А я хотела, чтобы вы принадлежали только мне. Мой план был прост: я все делаю так, что становлюсь вам необходимой. Что вы не можете без меня жить, дышать, что вы, в конечном счете, должны полюбить меня, оценить, как человека, как поэта даже…