— Анна Тихоновна! — вскричал он, прибежав от Романа Матвеевича к жене Стряпчего, — я намерен решительно приступить к делу!..
— К какому?
— Как к какому? неужели вы забыли?
— Не Зоя ли Романовна? Старая песня!
— Теперь я не вижу никаких препятствий; притом же, я заметил…
— Полноте воображать! придумывать глупости! Вам ли справиться с таким золотом? Сколько за нее сваталось — и все бежали; да и сама я, как пораскусила ее… охохо! признаюсь, охота прошла сватать за доброго человека… Да что ж вы думаете? Если б я только хотела, давно бы она была вашей женой. Отец и мать радехоньки сбыть с рук такое нещечко; но я и думать перестала… Говорят про богатство — да что ж в нем? при жизни ничего не дают за ней, кроме нужного, да еще с условием, чтоб зять жил в доме их на всем на готовом… Весело закабалить себя… А вы еще и ровесники Роман Матвеевичу — дожидайтесь наследства!
— Оно правда… — сказал Городничий, задумавшись.
— Если вам уж так хочется жениться, то мы найдем невесту: недалеко приезжая… получше Зои Романовны!
— Нет, нет! Анна Тихоновна, я против сердца не женюсь, ни за что не женюсь.
— Подумайте-ко.
Городничий задумался; но разговор был прерван приездом Стряпчего.
Конец третьей части
ЧАСТЬ IV
Между тем… посмотрим, что делается с Думкой — Совой Савельевной, которую выпустила Ведьма погулять на белом свете: себя показать и людей посмотреть.
Перелетела она за Днепр, села на вершине высокой ели, уставила глаза в тьму, посмотрела на окрестности и потом стала думать, куда ей лететь? — Лететь не трудно, — рассуждала она, — но куда же прилетишь? Полететь на полуночь, прилетишь к полуночи; полететь на восток — к востоку; на полдень — к полудню; на запад — к западу… Это так; да где лучше?.. там или там?..
Сова Савельевна заворочалась во все стороны; думала, думала… как тут быть? Хотела было лететь куда глаза глядят — вспорхнула… да нет, постой, лучше спросить у кого-нибудь, где путь-дорога; а спросить не у кого: порхает только малюсенький ветерок-баловень — что ж он знает!
Истомила нерешительность Думку: хоть домой воротиться.
Вдруг — шум вдали, все ближе да ближе; зашелестели листья, закачались вершины, Днепр покрылся чешуей, покатил волны клубом… Летит-rудит Северный ветер, куда-то торопится.
— Ах, вот спрошу, — подумала Сова Савельевна. — Дружок, а дружок!
— Я не дружок!
— Милостивый государь…
— Ш-ш-ш-ш-ш-то?
— Куда торопишься? постой — спросить.
— Некогда!.. Воевать иду… Ю-ж-ж-ж-ный… Самум того и гляди ворвется в границы, сожжет, опалит весь Север… Идет уже по Средиземному…
— Скажи только, откуда ты?
— С Ледовитого.
— Скажи, не знаешь ли, где дорога в большой свет?
— Уж где быть большому свету, как не в Северной столице? Там тьма фонарей.
— Хорошо там?
— И сказать нельзя, как хорошо! Бесподобно как холодно! Холодный ум, холодное рассуждение, холодная красота, холодное сердце, чувство, душа; холодный расчет и холодные приемы… Бесподобно!
— Ах, как я рада! Здесь такая духота, что ужас! По крайней мере, простужусь немного, — подумала Сова Савельевна. — Каким бы образом мне туда попасть и не сбиться с дороги?
— Уставь на меня глаза, я намагничу твой нос — и ступай по направлению носа, все прямо да прямо: намагниченный нос будет воротить к северу — никак не собьешься с пути; а большой свет узнаешь по фонарям.
— Благодарю за наставление! — сказала Думка Сова Савельевна, уставив глаза прямо против ветра. — Желаю тебе победы над Южным!
— Да, хочется мне присоединить к моим владениям Африку и завалить ее снегом… Уж я подберусь к ней!.. Что, чувствуешь что-нибудь на кончике носа?
— Да: точно как будто кто-нибудь тянет за нос.
— Держись крепче, до тех пор, покуда стянет с места: надо больше намагнитить, потому что путь далек; надо, чтоб магнит не истощился во время дороги.
Не успел еще Ветер кончить речи, как вдруг Сову Савельевну как будто что-то ухватило за нос щипцами и потянуло вперед да вперед, на север. Она едва успевает крыльями перепархивать. Летит по черте под 48° восточной долготы. И летела она долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, только когда в глазах ее стало смеркаться, а на дворе рассветать, она уже подлетала к какому-то городу, который лежал как раз на пути.
— Надо отдохнуть, — подумала она, — день застанет — беда: глаз выколешь.
И вот опустилась она в город. Видит открытое окошечко на чердаке — парх в него, села и — испугалась.
Перед окошком сидел бледный еврей; нос его был оседлан очками, в руке его был сальный огарок, которым он освещал от правой руки к левой строке книги, лежавшей перед ним.