– Мы знали это, – протянул Бэлди, – только виду не подавали. Все мы были за вас. Мы знали, почему ты в лагере держишь коня всегда наготове. И когда мы видели «желудок с костями», расписанные на повозке, мы знали, что старику Пинто придется в эту ночь глотать мили вместо травы. Ты помнишь Скэрри… этого ученого объездчика? Ну, парня из колледжа, который приехал на пастбище лечиться от пьянства. Как завидит Скэрри на чем-нибудь это клеймо «приезжай к своей милке», махнет, бывало, рукой вот таким манером и скажет:
«Ну, нынче ночью наш приятель Леандр опять доплывет через Геллиспункт».
– В последний раз, – сказал Уэб, – Санта послала мне знак, когда была больна. Я заметил его сразу, как только вернулся в лагерь, и в ту ночь сорок миль прогнал Пинто галопом. В рощице ее не было. Я пошел к дому, и в дверях меня встретил старик Мак-Аллистер.
– Ты приехал, чтобы быть убитым? – говорил он. – Сегодня не выйдет. Я только что послал за тобой мексиканца. Санта хочет тебя видеть. Ступай в эту комнату и поговори с ней. А потом выходи и поговоришь со мной.
Санта лежала в постели сильно больная. Но она вроде как улыбнулась, и наши руки сцепились, и я сел возле кровати как был – грязный, при шпорах, в кожаных штанах и тому подобном.
– Несколько часов мне чудился топот копыт твоей лошади, Уэб, – говорит она. – Я была уверена, что ты прискачешь. Ты увидел знак? – Шепчет она:
– Как только вернулся в лагерь, – говорю я. – Он был нарисован на мешке с картошкой и луком.
– Они всегда вместе, – говорит она нежно, – всегда вместе в жизни.
– Вместе они замечательны, – говорю я, – с тушеным мясом.
– Я имею в виду сердце и крест, – говорит она. – Наш знак. Любовь и страдание – вот что он обозначает.
Тут же был старый Док Мэсгров, забавлявшийся виски и веером из пальмового листа. Ну, вскоре Санта засыпает. Док трогает ее лоб и говорит мне: «Вы не плохое жаропонижающее. Но сейчас вам лучше уйти, потому что, согласно диагнозу, вы не требуетесь в больших дозах. Девица будет в полном порядке, когда проснется».
Я вышел и встретил старика Мак-Аллистера.
– Она спит, – сказал я. – Теперь вы можете делать из меня дуршлаг. Пользуйтесь случаем; я оставил свое ружье на седле.
Старик смеется и говорят мне:
– Какой мне расчёт накачать свинцом лучшего управляющёго в Западном Техасе? Где я найду такого? Я почему говорю, что ты хорошая мишень? Потому что ты хочешь стать моим зятем. В члены семейства ты, Уэб, мне не годишься. Но использовать тебя на Нопалито я могу, если ты не будешь совать нос в усадьбу. Отправляйся-ка наверх и ложись на койку, а когда выспишься, мы с тобой это обсудим.
Бэлди Вудз надвинул шляпу и скинул ногу с седельной луки. Уэб натянул поводья, и его застоявшаяся лошадь заплясала. Церемонно, как принято на Западе, мужчины пожали друг другу руки.
– Adios, Бэлди, – сказал Уэб, – очень рад, что повидал тебя и побеседовал.
Лошади рванули с таким шумом, будто вспорхнула стая перепелов, и всадники понеслись к разным точкам горизонта. Отъехав ярдов сто, Бэлди остановил, лошадь на вершине голого холмика и испустил вопль. Он качался в седле. Иди он пешком, земля бы завертелась под ним и свалила его. Но в седле он всегда сохранял равновесие, смеялся над виски и презирал центр тяжести.
– Услышав сигнал, Уэб повернулся в седле.
– На твоем месте, – донесся с пронзительной издевкой голос Бэлди, – я был бы королем.
На следующее утро, в восемь часов, Бэд Тэрнер скатился с седла перед домом в Нопалито и зашагал, звякая шпорами, к галерее. Бэд должен был в это утро гнать гурт рогатого скота в Сан-Антонио. Миссис Игер была на галерее и поливала цветок гиацинта в красном глиняном горшке.
«Король» Мак-Аллистер завещал своей дочери много положительных качеств: свою решительность, свое веселое мужество, свою упрямую самоуверенность, свою гордость царствующего монарха копыт и рогов. Темпом Мак-Аллистера всегда было allegro, а манерой – fortissimo. Санта унаследовала их, но в женском ключе. Во многом она напоминала свою мать, которую призвали на иные, беспредельные зеленые пастбища задолго до того, как растущие стада коров придали дому королевское величие. У нее была стройная крепкая фигура матери и ее степенная нежная красота, смягчавшая суровость властных глаз и королевски-независимый вид Мак– Аллистера.
Уэб стоял в конце галереи с несколькими управляющими, которые приехали из различных лагерей за распоряжениями.
– Привет! – сказал Бэд кратко. – Кому в городе сдать скот? Барберу, как всегда?
Отвечать на такие вопросы было прерогативой королевы. Все бразды хозяйства – покупку, продажу и расчеты – она держала в своих ловких пальчиках. Управление скотом целиком было доверено ее мужу. – В дни «короля» Мак-Аллистера Санта была его секретарем и помощником. И она продолжала свою работу разумно и с выгодой. Но до того, как она успела ответить, принц-консорт заговорил со спокойной решимостью:
– Сдай этот гурт в загоны Циммермана и Несбита. Я говорил, об этом недавно с Циммерманом.
– Бэд повернулся на своих высоких каблуках.
– Подождите, – поспешно позвала его Санта. Она взглянула на мужа, удивление было в ее упрямых серых глазах.
– Что это значит, Уэб? – спросила она, и небольшая морщинка появилась у нее между бровей. – Я не торгую с Циммерманом и Несбитом. Вот уже пять лет Барбер забирает весь скот, который идет от нас на продажу. Я не собираюсь отказываться от его услуг. – Она повернулась к Бэду Тэрнеру. – Сдайте этот скот Барберу, – заключала она решительно.