"Милый, добрый… и к тому же скромный. Ну почему я не могу полюбить Антона? Это бы сделало мою жизнь значительно проще…", — досадовала на себя девушка, не произнося, конечно, вслух этих слов.
— Все в порядке. Лучше помоги мне, — попросила она, демонстрирую свою абсолютную беспомощность в борьбе с хитросплетениями шнурков, — Так чем тебе не нравится красный? — спросила Долл, когда семаргл приблизился к ней.
— Ты бесподобно выглядишь, — покачал он головой, — Я лишь сказал, что этот цвет немного не соответствует традиции…
— Зато он соответствует мне! — возразила девушка, — К тому же с моим цветом волос и кожи, в белом я бы и вовсе выглядела белой молью.
Она чуть заметно вздрогнула, когда теплые пальцы Охотника коснулись ее холодной кожи. Странно, температура тела у Долл все так же оставалась ниже нормы, хотя фактически она уже не являлась "немертвой".
Антон, ловко справляющийся с непослушными шнурками, вновь возразил ей.
— Тебе любой цвет будет к лицу.
— Не буду спорить, — мягко улыбнулась Долл, — Просто красный мне больше по душе. И вообще, это по-настоящему вампирский цвет. Ну и еще черный. А вот в белом дитя ночи представить труднее.
— Красный — символизирует страсть, кровь и благородство. Черный — покой, одиночество, депрессию. А вот белый — один из самых противоречивых цветов. Он может означать невинность. А может — смерть. В древности это был окрас похорон, — парень задумчиво прикусил губу, — И ты теперь человек, — оспорил он ее последнюю фразу.
— Вампира могила исправит, — фыркнула Долл, — А я пока жива и рассчитываю вернуться в прежнее состояние…
Тут девушка осознала собственную ошибку, но было уже поздно. Антон застыл каменным изваянием, и только его пальцы автоматически продолжали бороться о сложной шнуровкой. Долл практически могла ощущать его нему боль, зависшую в воздухе крошечными электрическими разрядами.
— Ты… ты ведь это не серьезно? — почти прошептал он, хотя чувствовалось, что парню скорее хочется кричать, спорить, доказывать… в общем, совершать все те глупости, на которые обычно толкает любовь.
Последний узел корсета был завязан — какой печальный символизм! Она ведь тоже связана с семарглом — это невозможно отрицать. И пусть с ее стороны, вовсе не любовь удерживает ее, но узы судьбы все равно прочны. Они разорвутся, когда настанет время. Новых узлов уже не будет, а те, что были завязаны прежде, вот-вот разомкнутся.
"Он знает! — вспыхнула в ее голове нежданная догадка, — Разумеется, отрицает, не хочет верить… Но знает, что не сможет меня удержать".
Девушка повернулась к Охотнику. В ее голове порхало столько мыслей… а в сердце вспыхивало столько чувств, от которых она уже успела отвыкнуть. И это было больно. Преимущества вампирского существования, в котором важнее не человеческие ощущения, а скорее инстинкты, казались теперь еще очевидней.
Глаза Долл, обычно переливающиеся, сверкающие жизнью, сейчас были сероватыми и тусклыми… словно кто-то задул внутренний огонь.
— Вряд ли ты сможешь меня понять, — виновато произнесла она, — но хотя бы попытайся… Я чувствую, что это мое. Пусть я не сразу это осознала, ведь Пробуждение было очень болезненным… Но сейчас я уверена: я хочу быть вампиром.
— Ты говорила, что любишь…
Она резко провела ладонью по лбу, словно проверяя, нет ли у нее жара. Жара не было, но ей уже начинало казаться, что весь окружающий мир плавится в лихорадочном бреду. Да и сама она тоже. Ведь следующие слова, которые сорвались с губ Долл, раньше могли бы быть произнесены, только при температуре выше тридцати девяти градусов… они не были истинны на сто процентов, однако, оказались ближе к правде чем то, что было сказано ранее.
— Это ничего не меняет, — девушка слабо вздохнула: что-то мешало дышать по-настоящему глубоко, будто грудь сдавливал даже не дурацкий корсет, а стальные обручи, — И… если ты сейчас уйдешь — это будет самым правильным…
— Тсс, — теплый палец осторожно скользнул по губам блондинки, — Наше время для расставаний еще не пришло. Пока еще, нет.
— Но… — последовала неуверенная попытка оспорить этот вердикт.
Изумрудные глаза семаргла были полны нечеловеческой печали. Тем не менее, он каким-то чудом отыскал в себе силы улыбнуться.
— Я знаю, о чем ты хочешь сказать, — Антон мягко повторил ее же слова, сказанные только что, — И это ничего не меняет.
Охотник бесшумно вышел из комнаты, дав девушке возможность закончить сборы в одиночестве. Долл растерянно опустилась на пол, не задумываясь о шелковой юбке. Хотелось плакать, безумно, до дрожи. Но плакать о других она не умела — разучилась много лет назад. А лить слезы по себе самой было бы глупо… Ведь для нее все складывалось наилучшим образом…