– Тогда… – она, поникнув, кивает сама себе, но вдруг резко вскидывает голову и отчеканивает: – Разворачивайся!
– Не понял?
– Мне не нужна твоя помощь!
– Сена…
Она выпрыгивает из машины раньше, чем я успеваю закончить фразу.
– Вашу мать! – со всей силы бью по рулю и выскакиваю за ней.
Эта сумасшедшая стремительно перебирает ногами, размахивая руками, словно отгоняя невидимых демонов.
– Что ты вытворяешь? – кричу, осознавая опасность оживлённой трассы.
– Иди в задницу, Максвелл!
– Вернись в машину!
– Я не твоя марионетка, чтобы мне указывать. Иди докопайся до кого-нибудь другого!
– Прекрати истерику!
– Я не истерю, я пытаюсь с тобой общаться нормально, но тебе необходимо влезть во все мои дела!
– Да, мне плевать на твои дела! – теперь уже я разрываю глотку, потому что она довела меня до кипения.
– Отлично! Договорились! Я иду туда, – она указывает вдаль трассы, – а ты, – решительный жест в сторону моей машины, – туда! Пока!
Наши возгласы растворяются в гуле проносящихся автомобилей. Наблюдаю, как стремительно отдаляется её хрупкий силуэт, и тщетно пытаюсь успокоить бешено колотящееся сердце. Но не могу сдвинуться с места, словно прирос к асфальту.
Сесть в машину и оставить её здесь одну – верх безумия.
Гордости хватает ненадолго. Срываюсь с места и мчусь за взбалмошной фигуристкой. Нагнав, без всяких церемоний хватаю её поперёк туловища и перебрасываю через плечо.
– Максвелл! Я тебя засужу! – вопит Зефирка, извиваясь в моей хватке.
– За что?
– За харассмент!
– Валяй, но одну на трассе я тебя не оставлю.
Всю дорогу до машины она бьётся, словно пойманная птица, но я отключаю в себе джентльмена, безжалостно фиксирую её конечности и сквозь визг и крики кое-как доношу драгоценную ношу до автомобиля.
– Я всё равно не сяду в неё! – визжит она как безумная, извиваясь всем телом. – Пусти! Пусти! Пусти!
– Успокойся!
– Не успокоюсь! Это ты меня довёл!
Больше нет сил с ней сражаться, поэтому отключаю разум и действую исключительно на инстинктах.
– Я довёл – я и успокою! – обхватываю её лицо ладонями и впиваюсь в мягкие губы поцелуем.
Качусь на американских горках без ремня безопасности – меня штормит, словно после хмельного угара. Эмоциональный срыв, изнеможение и дикое возбуждение разом обрушиваются, срывая с цепей остатки самообладания. Терзаю её губы, забывая, зачем вообще начал этот поцелуй, зарываюсь пальцами в шелковистые пряди и жадно вдыхаю воздух, пропитанный исходящим от неё ароматом лесных ягод. Ещё один захват нижней губы, ещё один еле слышный стон Зефирки – и меня унесёт туда, откуда уже не вернуться. Позволяю себе на мгновение коснуться языком её уст, будто пытаюсь навсегда запечатлеть вкус редчайшего лакомства, задержать это ощущение как можно дольше, и медленно отстраняюсь.
Шокированный взгляд Зефирки испепеляет меня заживо. Я готов к пощёчине, поэтому замираю, ожидая заслуженной реакции. Голубые глаза в панике мечутся, ища ответы в моих зрачках. Сена отступает назад, касается опухших губ кончиками пальцев и растерянно произносит:
– Л-ладно… я… я… – она пятится к машине, упираясь в неё спиной. – Поехали?
Думаю, она хотела сказать, что мой способ успокоить ее истерику сработал. Вот только кто теперь усмирит мое пульсирующее желание, стеснённое джинсами?
Я киваю, провожаю Сену взглядом, пока она не скрывается в салоне, и как только дверь со стороны пассажира захлопывается, отворачиваюсь, закрывая лицо ладонями.
Что я только что натворил? Решил проблему или распахнул врата преисподней?
Глава 9. Нам нельзя
Сена.
Всю дорогу до квартиры Курта меня колотит, как осиновый лист на ветру. Во-первых, меня никогда так не целовали: внезапно, страстно, по-взрослому. Во-вторых, меня никогда не целовал настоящий мужчина – единственный парень, с которым у меня было нечто похожее на отношения, остался в Москве, и его подростковые лобзания даже близко не стояли рядом с властной, всепоглощающей энергетикой Курта.
И в-третьих, я безумно жажду продолжения! Несмотря на все его попытки помочь мне, я не смею надеяться, что нравлюсь ему. Он всегда держится настолько профессионально, что уличить его хоть в какой-то симпатии ко мне просто невозможно. Но этот поцелуй… Небеса! Пусть это будет не просто приём для усмирения моей истерики, пусть он сделал это потому, что сам невыносимо этого хотел.
Приехав, мы расходимся по разным углам: он – в свою комнату, я – в ванную. Не проронив ни слова, мы будто супружеская пара, прожившая в браке целую вечность. Вот только наша молчаливость обусловлена не взаимным пониманием, а густой неловкостью. Мы всё ещё отходим от произошедшего десять минут назад, и никто из нас не осмеливается начать разговор, чтобы обсудить этот обжигающий инцидент.