Казимир бросился, прокусив белый мех и вонзив клыки в горячую, соленую плоть. Олень споткнулся под его тяжестью и покатился по земле. Острое копыто болезненно ударило Казимира по ребрам, но он не разжал зубов. Олень отчаянно забился на земле, пытаясь вырваться, но тут остальные волки набросились на него со свирепым рычанием. Острые зубы хватали животное за ляжки и рвали мокрую от пота шкуру на боках. Олень еще несколько раз дернулся и затих. Все было кончено.
Казимир сумел оторваться от туши только после того, как наелся до отвала. Беззвучно ступая по мягкой земле, он отошел от урчащих хищников и скрылся в лесу.
Геркон Люкас, все еще в волчьем обличье, поднял голову и посмотрел ему вслед долгим взглядом. Когда Казимир исчез из вида, Люкас опустил свою испачканную в крови морду и снова занялся добычей.
ГЛАВА 12
На следующее утро восход солнца застал Казимира бодрствующим. Он сидел в кресле на балконе своей спальни, заложив руки за голову и положив ноги на перила. Яркое солнце сверкало на влажных от росы крышах Гармонии. Глядя на сонный еще город, Мейстерзингер наблюдал за воробьями, перелетавшими от дома к дому.
Один из воробьев, трепеща крылышками, подлетел к увитому плющом балкону и уселся на перила в нескольких дюймах от ног Казимира. Пристально разглядывая птицу, юноша заметил зябкое дрожание перьев.
– Лети-ка ты лучше на юг, пташка, – пробормотал он негромко. – Зима идет.
Не слушая его, воробей рассеянно поскакал по перилам туда, где вился стебель плюща, украшенный красно-золотыми листьями. Острый клюв сорвал с сухой ветки прокисшую ягодку, потом воробей взмахнул крыльями и полетел по своим воробьиным делам.
Казимир следил взглядом за его полетом, а сам припоминал события прошлой ночи. Он все еще чувствовал в своей груди пьянящий аромат полуночного воздуха и помнил, как дрожала земля под его стремительными ногами. Никто не смог бы противостоять ему вчера, никто не смог бы сравняться с ним – даже Геркон Люкас. А что за добыча был этот олень! Что за сладкое мясо! Как приятно было на полном скаку пригнуть к земле его голову, вонзить клыки в его упругую и мягкую шею, опрокинуть и терзать горячую плоть, не чувствуя уколов совести и вины!…
Теперь, чувствуя, как в легкие его вливается свежий утренний воздух, Казимир ничего не желал так сильно, как снова начать охоту – не одному, как это было на протяжении восемнадцати долгих лет, а в стае, во главе таких же, как он, хищников. Теперь он больше не был одинок.
В спальне за его спиной раздался предательский скрип петель, потом раздался осторожный шорох протертых кожаных подошв по полу.
– Доброе утро, мастер Казимир, – неуверенно сказал мальчик-слуга.
Шумно вздохнув, Казимир сделал ему знак встать перед собой.
– Что такого важного случилось, что ты решился потревожить меня в столь ранний час?
Гладкие кожаные подошвы зашаркали по паркетному полу, и юный паж остановился рядом с Мейстерзингером.
– Давай, выкладывай, – поторопил его Казимир.
– Жрец Милила Густав мертв! – выпалил мальчишка.
Казимир почувствовал, как горло его стиснуло внезапной судорогой, и помрачнел Густав мертв?
По шее его пробежал холодок, и он вздохнул снова. Отвернувшись от пажа, он посмотрел вниз, на просыпающийся город. Воробьи продолжали виться над крышами, не обращая внимания на появляющихся редких людей.
После нескольких минут раздумья Казимир протянул руку и взял мальчика за плечо.
– Иди, найди Ториса и позови его сюда.
Паж не медля выбежал из комнаты, и Казимир закрыл лицо руками.
– Волк снова нанес удар, – задумчиво пробормотал он, снимая ноги с перил балкона и скрещивая на груди руки. Озноб пробежал по его телу.
«Я не могу остановиться, не могу излечиться, не могу не убивать», – подумал он и медленно поднялся. Не успел он войти в спальню, как раздался стук в дверь.
– Входи, Торис.
Дверь широко распахнулась, и на пороге возник темный силуэт юноши. Он медленно шагнул в комнату.
– Что случилось, Казимир? – спросил он вместо приветствия.
Казимир знаком велел ему подойти ближе, и Торис с беспокойством приблизился.
– Скажи, Кас, что произошло?
– Густав мертв, Торис, – холодно объяснил Казимир.
– Мертв?! – ахнул Торис.
– Должно быть, это я убил его своим ударом.
Торис прикоснулся пальцами к безвольно опущенным рукам друга.
– Не вини себя, Казимир. Ты же не хотел его убивать.
– Но я хотел причинить ему боль.
– Но он, по крайней мере, успел вылечить тебя перед смертью, – сказал Торис, изо всех сил стараясь не проявить своего страха.
– Он избавил меня от проклятья, а я убил его, – тяжело вздохнул Казимир.
Присев на краешек кровати, Торис покачал головой.
– С этим уже ничего не поделаешь.
– Нужно организовать похороны, – отозвался Мейстерзингер, выходя на балкон и глядя на город. – Я хочу устроить в храме торжественную службу, на которую пришли бы все свободные граждане Гармонии. Прежде чем служба начнется, орган должен быть окончательно починен. Я сам выступлю с траурной речью, а заодно – издам указ, согласно которому все граждане Гармонии впредь должны будут молиться в храме.
– Может быть, нужно обратиться к юристам, чтобы они занялись мелкими вопросами?
– Нет, – негромко сказал Казимир не оборачиваясь. – Я хочу, чтобы ты этим занялся. Спланируй похоронную процессию от храма до вершины Саут-Хилла.
Пусть Густава похоронят в том месте, где я когда-то спрыгнул с обрыва. Необходимо также нанять скульптора, чтобы он высек из гранита статую жреца, которая будет стоять в изголовье его могилы. Потом загляни в Хармони-Холл и найди для храма органиста и хормейстера.
Торис, чувствуя как голова его начинает слегка кружиться, потер лоб и переспросил:
– Хормейстера и органиста? Но кто станет жрецом Милила?
Казимир медленно обернулся к нему.
– Жрец обладает властью лишь ненамного меньшей, чем власть Мейстерзингера. Враждебно настроенный жрец мог бы сбросить меня с моего поста. Я не могу доверять никому, кроме тебя.
– Что? – удивился Торис.
– Хормейстер будет петь для тебя, а органист – играть. Я же буду указывать тебе, о чем проповедовать прихожанам с кафедры собора. Тебе нужно будет только научиться молиться, да еще подзубрить кое-что о житии и деяниях нашего бога.
– Но мне только шестнадцать лет! – возразил Торис.
– Я стал Мейстерзингером в восемнадцать.
– Никто не станет меня слушать, – попытался настоять на своем юноша.
– Но зато все станут слушать меня, – негромко ответил Казимир.
– Не надо, Кас, – умоляющим голосом попросил его товарищ.
– Все уже решено, – без колебаний ответил молодой Мейстерзингер.
Вздрагивая от холода, Торис стоял в каменном коридоре, соединявшем храм с залой для собраний храмовых послушников. Сквозь закрытые двери до него доносилась музыка органа, смешивающаяся со стоном зимнего ветра. Торис плотнее закутался в свою рясу из вышитого золотыми нитками шелка и посмотрел в одно из окон, прорубленных в стене коридора. Сквозь древнее неровное стекло он увидел беснующуюся метель, которая укутывала город холодным снежным покрывалом.
«Целых четыре месяца стоят холода, – подумал он уныло. – Скорее бы уж кончилась эта проклятая зима!»
И все же вой холодного ветра он предпочитал стонам и завываниям огромного органа. С тех пор как инструмент был починен к похоронам Густава, Торис всякий раз, стоило только органу зазвучать, жалел о том, что он не остался в разломанном виде. Особенно жаль ему было многочисленных прихожан, чье присутствие Казимир объявил обязательным на каждом таком душераздирающем концерте.
Тем временем инструмент в последний раз оглушительно рявкнул и замолчал. Было слышно только, как со стуком закрываются его многочисленные клапаны и регистровые заслонки. Возведя очи к сводчатому потолку коридора, Торис вознес беззвучную благодарность Милилу. Он еще не решил, верит ли он сам в этого пасторального бога музыки и песен, однако положение жреца ко многому его обязывало.