дского квартала, едва не у самой кольцевой дороги; и от всех прочих бродяг с необыкновенными друзьями и самыми заманчивыми предложениями. В любой иной день... Да что в иной день - и сегодня бы утром непременно отказался бы спускаться по разбитым ступеням вниз, навстречу влажному, удушливому, гнилому запаху подземелья. И днём, пожалуй... "Что же это со мной происходит сегодня" подумал Дмитрий иванович. "Что это за озарение на меня нашло?" И поставил ногу на ступеньку. - Да не возись, - сказал Фёдор и взялся за криво привинченную ручку двери в подвал. - Я уже открываю... Он не может ждать, он не любит, когда дверь слишком долго остаётся открытой. Ему наш воздух вреден... Фёдор тут же осёкся и втянул голову в плечи. - Кому? - удивлённо переспросил Дмитрий Иванович, решившийся было продолжить путь, но от ненароком вырвавшейся у Фёдора фразы оцепеневший и снова замерший, на этот раз уже на третьей ступеньке. "Только бы не ушёл" с трудом подавляя дрожь и нарастающую панику, подумал Фёдор. "Совсем уж плохой я стал, совсем... Болтаю, невесть что... Плохо мне будет, ой как плохо мне будет, если мужик этот уйдёт! Не простит меня гость, не простит... И за прошлые грехи платить придётся, и за эту вот глупость мою. Господи, задури ему голову! Задури!" - Почему это наш воздух ему не нравится? - спросил Дмитрий Иванович (и Фёдор с тревогой отметил, что мужик этот, Дмитрий который, явственно начал разворачиваться, не иначе, чтобы прочь бежать). - Это доктору не нравится? А с чего это вдруг? "С чего?" спросил сам себя Фёдор. "Думай, дурак, думай! Сообрази, скажи хоть что-нибудь!" - Это... загазовано тут всё слишком, - нашёлся, наконец, Фёдор. И радостно заулыбался, довольный своей сообразительностью. - Точно! Машины всякие ездят, выхлопные газы. Он мне, бывало, так и говорит, что, дескать, плохо тут всё. Дым, дышать тяжело... - Да здесь же парк рядом! - возразил Дмитрий Иванович. - Графа Шереметьева имение в двух шагах. Пруды, деревья... Что граф, дурнее нас, что ли, был? Тут же воздух - самый чистый в Москве. Ну уж, по крайней мере, получше, чем в подвале. - А ещё он инфекции боится, - продолжал вдохновенно, но неубедительно, врать Фёдор. - Как всякий, как говорится, кто "у смерти на пути", понимаете ли, встаёт... Людей, можно сказать, спасает. Всю жизнь с микробами дело имел, с заразой всякой, вот и на характере отразилось. Всегда так и говорит... - Крутишь ты что-то, Фёдор, друг ты мой разлюбезный, - с явным уже подозрением сказал Дмитрий Иванович. - Чего это он у тебя в подвале прячется? Да и ты, когда сюда шёл, всё по сторонам оглядывался. Ты думаешь, я не видел? Я всё видел! Оглядывался и голову в плечи, как собачонка побитая, вжимал. Чего он торчит? - А где ему ещё торчать?! - словно озлившись на недоверчивость спутника, с лёгким досадливым взвизгом воскликнул Фёдор. - Где, где хорошему человеку у нас жить?! Да, не сложилась у него жизнь, тяжело ему, плохо! Так что теперь, не верить? Не верить? Брезговать человеком? Вопросы всякие задавать? Получается, что если человек... "Не человек он! Ой, Федя, коль услышит тебя..." - ...В тяжёлых условиях живёт, из последних сил людям помогает и не может жизнь свою наладить по доброте и робости своей - так и не доверять ему теперь? Тебе же, мужик, он помочь готов! Понимаешь? А будь это шарлатан, жулик отпетый, но в каком-нибудь врачебном кабинет, да с ремонтом выпендрёжным, так ты небось любую чушь от него с раскрытым ртом выслушивал, вякнуть бы поперёк побоялся! Как же, дохтур сидит, в белом халате... А он, кто спасти тебя может, и не в таких кабинетах когда-то сидел, и не такие халаты носил, а куда получше, почище и покрасивей. Он, скажу я тебе, такие халаты носил, что мы с тобой и вообразить себе не можем! Он... Но тут Фёдор сообразил, что снова, кажется, стал болтать лишнее и замолчал. - Да вот,.. - пробормотал Дмитрий Иванович, уступая невесть откуда взявшемуся напору Фёдора. Наверху скрипнула форточка и чей-то голос, сонный и хриплый, произнёс с ленивой, словно через силу выдавленной угрозой, произнёс: - А я вот по балде сейчас кой-кому... Вот ты, козёл, доорёшься у меня под окнами, добудишься... "Я вот тоже не люблю, когда утром рано в парк добираться, а кто-то орёт под окном" подумал Дмитрий Иванович. "Так и хочется кинуть в гада этого чем-нибудь тяжёлым". Фёдор не стал дожидаться продолжения грозной речи. Он с силой, резко потянул на себя заскрипевшую дверь и поманил Дмитрий Ивановича, скривившись и с заговорщицким видом подмигнув ему. - Быстро, болезный! Не упусти счастье своё... "Ладно" решил Дмитрий Иванович. "Уговорил... Зайду... на минуту. Ну, может, минуты на две... а вдруг у него и выпить есть?" Дмитрий Иванович вовсе не был большим любителем алкоголя. Пил, честно говоря, редко и без особого удовольствия (это, конечно, если говорить о водке и не считать пива... но пиво Дмитрий Иванович не считал, поскольку был убеждён, что это напиток прохладительный и тонизирующий, а вовсе даже не алкогольный... так если считать, скажем, водку, то пил Дмитрий Иванович поразительно редко, даже не по всяким праздникам и уж тем более не по всяким выходным). И именно сейчас ему почему-то очень захотелось выпить. И непременно водки! Быть может, дождь всё-таки пробрал его и пришло время согреться? - Иду, иду... Уговорил, Фёдор, уговорил... Но минут на пять не больше. Если врач твой и впрямь как-то помочь может... - А как же, может! - поспешно сказал Фёдор и, теперь уже с полной уверенностью, что гость не сбежит в последний момент, раскрыл тяжело застонавшую дверь нараспашку. - ...То это сразу будет ясно, - закончил фразу Дмитрий Иванович. И с непонятно откуда взявшейся смелостью твёрдо сошёл по ступенькам вниз. - Кто это? Свет... Невыносимый свет фонарей. Какике ужасные на этой планете фонари! В его мире хрустальные сферы уличных светильников наполнены голубыми фосфоресцирующими жуками, клубящиеся рои которых излучают мягкое, тихими волнами расходящееся в воздухе сияние. Такой свет успокаивает, дарует спокойствие духа, тишину и сосредоточенность мысли. В этом плещущем, играющем лёгкими оттенками голубого свете всё кажется лёгким и чистым. Кажется, что мир родился лишь пару мгновений назад, и поэтому наполнен он светлой невинностью начального, радостного бытия; а всё, что есть во Вселенной тяжёлого, скучного, смертно-тоскливого - всего этого ещё нет, всё это ещё не пришло до поры, всё это ещё в непроявленном виде, а если ещё не пришло, то есть потому шанс, что и не придёт, так и оставшись смутным воспоминанием из какой-то другой, печальной, по счастью не свершившейся жизни. И кажется, что никогда уже не придётся заблудиться, никогда уже не получится открыть не ту дверь и войти... - Да мы это, пришелец дорогой! Фёдор и гость наш любезный... "Гость? Фёдор привёл... Кого? Неужели?!.." - Свет! Невыносимо! Белый свет, режущий глаза. Неудивительно, что жители этой планеты так грубы и агрессивны. И несчастны. И совсем, сеовсемп не хотят друг друга лечить! Неудивительно, потому что с таким светом, с такими фонарями, с такой жгучей, ослепляющей звездой в небе совершенно невозможно сохранить рассудок, совершенно невозможно рассмотреть хоть что-нибудь в своём мире, совершенно невозможно увидеть предметы с истинным расположением их теней. Здесь только свет, безжалостный, всепроникающий, всепрожигающий, всех ослепляющий, помрачающий разум свет: белый, синий, оранжевый ночной, белый и жёлтый дневной. Только вечером приходят иногда добрый розовый и тёплый красный. Но ненадолго! Владыки, как ненадолго! Почему вы бросили меня здесь? - Закрой же дверь! Фёдор, лукавый слуга, закрой дверь или я искалечу тебя! "Ничего себе" подумал Дмитрий Иванович. "Хорош врач! Добрый человек - сразу видно..." Фёдор испуганной мышью метнулся на спину Дмиртрия Ивановича (больно его при этом толкнув локтем) и поспешно закрыл коротко лязгнувшую дверь. Затем он сделал ещё что-то... Кажется, ещё был какой-то звук - скрежет и отрывистый щелчок. "Щеколда или замок" понял Дмитрий Иванович. "Он дверь запер!" И тут впервые шевельнулись у него в душе самые нехорошие предчувствия. "Жалко - денег у меня нет" подумал Дмитрий Иванович. "Не откуплюсь... Убьют, должно быть..." Но мысль о собственной смерти (возможно, совсем уже близкой, даже ещё более близкой, чем казалось сегодня, в самом начале странного этого вечера) нисколько не испугала его и не огорчила. Вот только ему не хотелось умирать в подвале и от рук бродяг. Было в этом что-то настолько обыденное, пошлое, как будто взятое прямиком из пыльной газетной хроники, из того самого жёлтого столбца, куда юные журналисты тискают выдуманные и невыдуманные истории о доверчивых простаках, загубленных негодяями в подвалах, коллекторах, на городских свалках, в ночных парках, на заброшенных пустырях и в иных местах, куда приводят странников мечты о добрых врачах и бесплатной выпивке, а главное - мечта о хороших людях, с которыми можно будет пожить ещё четыре дня. - Вот, Дмитрий, друг мой дорогой... Это вот врач и есть! И Фёдор показал на кучу зловонного, кажется, насквозь пропитанного мочой тряпья, беспорядочно брошенного в дальнем от входа углу. Дмитрий Иванович с трудом сглотнул слюну (от тяжёлой, густой, тошнотворной вони спазмы схватили горло) и несмело шагнул вперёд. Тряпьё зашевелилось, оживая, с долгим хрипом выдыхая смрад; обрывки маек, рубаше