х, ни вниз, ни в сторону, ни назад, ни вперёд. Уходит истинно туда, куда уходит. Не более того, но и не менее того! Не дано, но возможно! И ещё одно сознание дано. Сознание человека - для сознания человека, сознание для сознания себя, или поддержания процесса сознания себя, или обмана дающих сознание. Цвет его - пыль, молотая мука, стриженные волосы, сплюнутые слова, высохшая слюна, свернувшаяся кровь, сделанное дело, несделанное дело, выдохнутый воздух, свернувшееся молоко, кухонная раковина, занавески на проволоке, гудрон на дороге, крыши раскатанным рубероидом, полдень сном, полночь провалом, руки ощупью, шорох, шероховатость, неровно, царапает, пощипывает, горло... Я всё вижу. Я всё чувствую. Я знаю, сколько сознаний дано каждому, сколько проявлено. Из восьми глаз каждого человека можно увидеть только три, я вижу все восемь..." Шёпот прервался. Врач опустил глаза. Сидел неподвижно, дышал тяжело и быстро, так что лёгкие, будто до срока изношенные, хрипели и посвистывали. "А чего же он себя не подлечит?" вновь спросил себя мысленно потрясённый лечебным сеансом Дмитрий Иванович, чувствуя, что его-то лёгкие теперь дышат легкои спокойно, не выталкивая уже воздух тугими комками. - Ну как? - спросил Фёдор и подмигнул. - Каково? Я вот тоже сначала так себе... всяко думал... В общем, и нехорошо иногда думал... Дмитрий Иванович кивнул ("как же, понимаю...") и покашлял, не осталось ли в лёгких прилипчивой серой слизи. Ни раздражения, ни першения в горле - ничего. Лёгкие словно промыли от накопившейся грязи. Прямо сейчас, вот здесь, в этом подвале, вот этот калека - промыл, вымыл, избавил... Нет, как же... Невозможно! "Но действует" повторил внушительно всё тот же голос. - А потом, - продолжал Фёдор, - и сам увидел. Вернее, почувствовал. Это ведь не медицина какая, прости господи, это самое действенное средство. Оно сразу чувствуется... Дмитрий Иванович стоял, разводил руками и глупо улыбался. - В общем, спасибо вам... Полегчало, ничего не скажу... Конечно, да... Не знаю, прямо, что и сказать... Врач посмотрел на него. Пристально, будто пытаясь понять, вправду ли так доволен лечением этот непонятно откуда взявшийся пациент. Лампочка в подвале качнулась под потянувшим сыростью сквозняком и Дмитрию Ивановичу показалось, что лицо врача закрылось лёгкой тенью, будто подёрнулось тонкой плёнкой пенициллиновой плесени. Оранжевый цвет, так ярко проступавший на коже его ещё совсем недавно, исчез без следа. Странно всё это было, но Дмитрий Иванович на всякие разные странности внимания уже не обращал. - Имя? - прохрипел врач, с трудом разлепив губы. Пожалуй, ещё минут десять назад Дмитрий Иванович и не подумал бы сообщать этому подвальному сидельцу в грязном комбинезоне своё имя. Даже, пожалуй, и не стал бы вступать с ним в подобный откровенный разговор. Но теперь, после лечения... - Савёлов я, Дмитрий Иванович. Вот, пригласили... - Это я уже понял, - врач поднял руку, прерывая Дмитрия Ивановича. И показал пальцем куда-то в пол. - Здешний житель? - Чего? - не понял Дмитрий Иванович. Фёдор снова засуетился, зашуршал, зашелестел какими-то, невесть откуда, из каких подвальных тайников взявшимися газетами и картонками, которые он начал усиленно подпихивать Дмитрию Ивановичу под самые ноги. - Ты это,.. - зашептал Фёдор, искательно заглядывая Дмитрию Ивановичу в глаза, на ходу приглаживая подсохшие свои, вставшие уже дыбом, вороньим гнездом торчащие волосы, и подмигивая при том сразу обоими глазами, - ты это... садись давай... присаживайся. Я вот, газеток нанёс, картоночек... Мягонькие газетки, жёлтенькие. Сам сушил, в хорошем месте хранил, у трубы. Труба-то тёплая, вот газетки и просушились. Хорошо просушились, да распушились - прямо пух гагачий. Попе-то самая радость будет на таких сидеть... - Зачем? - несколько обескуражено спросил Дмитрий Ивановочи. Врач снова ткнул пальцем куда-то вниз, уже более нетерпеливо. "Сесть предлагает" догадался, наконец, Дмитрий Иванович. "А вот Фёдор-то этот сразу всё понял... Давно с ним общается, с целителем этим. Всё на лету ловит, не иначе!" - Садись, давай, - сказал Фёдор и легонько потянул Дмитрия Ивановича за брюки. - У него разговор к тебе... Это ведь честь-то какая! Ты, друг дорогой, и сам понять не можешь, какая это честь тебе сейчас оказана! Ты это потом только поймёшь, если... Что это за "если" и что за этим "если" должно последовать - Фёдор не пояснил. Он подпихнул ногой газетную кучку, не то разравнивая, не то приминая газеты, потом подбежал к врачу (тот успел уже опустить руку и сидел в прежней неподвижности) и шепнул, быстро показав пальцем на альбом, который Дмитрий Иванович прижимал к животу: - А он ещё и рисовать умеет! Великая вещь! Великая, что и говорить! Вот ведь гостя какого дорогого я привёл! Врач протянул руку и резким движением оттолкнул надоедливого своего помощника. Потом, подождав, пока Дмитрий Иванович, неловко подогнув ноги, присядет, наконец, на газеты, сказал: - Ты не ответил на вопрос, Савёлов Дмитрий Иванович. Здешний житель? - Не понял я, - робко прошептал Дмитрий Иванович и беспокойно заёрзал на зашуршавших газетах. И даже посмотрел по сторонам, будто искал поддержки в странном этом разговоре у каких-то невидимых, но вполне благоразумных собеседников, что вполне могли бы стоять рядом и сочувственно подмигивать бедному Дмитрия Ивановичу, связавшемуся с беспутным бродягой и вынужденному находить объяснения таким вот непонятным вопросам. - Вы это, - нашёл, наконец, подходящий ответ Дмитрий Иванович, - вы меня Дмитрием называйте... Так-то проще... А то официально - я не привык. Вы - Дмитрием... Мне так проще... А вас как, простите, звать? А то вы не представились, а мне к вам обращаться как-то надо и неловко... - Здешний житель? - упрямо повторил врач, начисто проигнорировав его последнюю фразу. - Этого мира житель? - Этого, этого! - подал Фёдор голос из самого дальнего и тёмного подвального угла, в который он заполз сразу же как сотворил подстилку из газет. - Заткнись, мразь! - выкрикнул врач и, резко подавшись вперёд, схватил Дмитрия Ивановича за штаны. - Говори, рисуешь?! "Близко я к нему сел" с тоской подумал Дмитрий Иванович. "Вот ведь достал-таки!" - Рисую, - печально кивнул Дмитрий Иванович. - Пой, Дмитрий, - захрипел врач и отпустил штанину, с трудом разжав скрюченные судорогой пальцы. И, застонав, откинулся к стене. - Пой, Дмитрий... Танцуй, Дмитрий... А нассы-ка мне на голову, радость небесная... Дай посмотреть! - Что? - Дай! - повторил врач. - Рисунки... Дай! Я Пришелец! Я Пришелец! Слышал? Слышал обо мне? Дай! Мне! Сейчас нужно, сейчас же! О, дай, дай мне! Он задрожал, протянул руки вперёд, он тянулся к альбому, хватал пальцами воздух - так, словно нашёл, наконец, что-то очень, очень для него важное, без чего никак не мог теперь уже жить. Веки его задрожали, глаза сжались в чёрные щёлочки - то ли от боли, то ли от нетерпения и желания во что бы то ни стало схватить этот заветный альбом с рисунками. - Да что это вы? - испуганно прошептал Дмитрий Иванович и инстинктивно откинулся назад, поражённый напором лекаря. - Зачем это вам? Это же так, ерунда форменная. Там и смотреть нечего. Нечего там смотреть, это я точно вам говорю. И о пришельцах я ничего не слышал, я вообще никакими пришельцами не интересуюсь. Напрасно вы так заволновались, мне это совсем не интересно... Фёдор незаметно подполз к Дмитрию Ивановичу на четвереньках и шепнул в самое уже: - Дай... - Что?! - вскрикнул от неожиданности Дмитрий Иванович и закрутил головой. - Ты? Ты что подползаешь так? Ты специально напугать хочешь? Специально меня напугать хотите? Дмитрий Иванович попытался встать, но Фёдор с силой надавил ему на плечи и заорал, заглушаю уже не кричащего, а отчаянно верещащего Пришельца: - Дай!!! Да-а-а-а-а!!! А-а-а-а-а-а!!! - Подавись, - прошептал Дмитрий Иванович и бросил Пришельцу пакет с альбомом. - Рисунки, - радостно и довольно забормотал Пришелец и потряс пакет. - Падай, падай, альбомчик. Падай, любезный. Пришелец закашлялся, забрызгал слюной. Всхлипнул, потёр грудь и, подхватив выпавший альбом, отшвырнул пакет в сторону. - Он мокрый у тебя, - ворчливо заметил Пришелец. - Пакет мокрый у тебя. Почему? - Под дождь попал, - смиренно объяснил ему Дмитрий Иванович. Фёдор не убрался снова в свой угол, торчал теперь за спиной, шумно и мокро дышал в затылок. Это не нравилось, совсем не нравилось Дмитрию Ивановичу. Это было неприятно, так неприятно, что мурашки пробегали по спине. И чувствовалась явственной электрической дрожью исходящая от Фёдора постоянно нарастающая опасность. Что-то нехорошее он задумал, нехорошее. - Вот так, - сказал Пришелец, листая альбом. Каждую страницу он рассматривал секунд пять, не больше. Но Дмитрий Иванович мог с уверенностью сказать, да что сказать - поклясться мог, что Пришелец рассматривает страницы внимательно, не только рассматривает - запоминает... "Как это... Сканирует, что ли?" вспомнил Дмитрий Иванович мудрёное слово. Рисунки - разноцветные плывущие пятна с размытыми краями, поверх густо исчёрканные ломаными жёлто-зелёно-красно-лиловыми линиями, отражались в глазах Пришельца, за секунды отпечатывались в них. И после каждой пролистанной страницы угольные глаза на миг бледнели и вспыхивали острыми, серебристо-белыми огоньками. - Хорошо, - сказал Пришелец. - Хорошо... "Что там хорошего