старый матрас, да отобрали Никифор с Людкой... молодые, заразы, здоровые... отобрали - пялить друг-друга под кустами, кобель с сукой! чтоб им сдохнуть!). Поэтому он встал медленно, жалея поясницу и почти не сгибаясь. Сначала - на четвереньки, потом - медленно, медленно вверх. Натянул коричневый свитер на голову и побрёл к навесу над входом в школу. В подвал он не пошёл. Во-первых, далеко. Пока добредёшь (а бежать - нет, не получиться, возраст не тот) - вымокнешь. Во-вторых, Он не велел Его сегодня беспокоить. Только если найдётся больной... "А меня-то ты не лечишь" горестно прошептал Фёдор. И снова боязливо огляделся по сторонам. Кто Его знает? Может, Он и мысли читать умеет. Говорил, вроде, что умеет... Больше всего на свете Фёдор боялся побеспокоить Его. И потому побрёл пережидать грозу под навес. Голова поспела к ночи, распухла, из глаз закапал тёмный, будто вишнёвый, сок. Боги этого странного мира говорили с ним, но не хотели видеть его. Они прятались за трубами, верещали мерзко, показывали острые белые языки, скалили жёлтые зубы. Они бежали в серые сплетения труб. Цеплялись когтями за коричневое небо, небо в мелких трещинах, небо осыпалось пылью. Было весело и легко. Странный мир, но весёлый и чистый. Хотелось спать. На пятом временном отрезке поступил вызов экипажу спасателей. Горне Аллеон переключился на канал экстренной связи. Хвала владыкам неба, электрические разряды в атмосфере планеты не стали помехой для сообщений с базы. "Конечно, не стали" удовлетворённо отметил Горне. "Мы ещё и не такое видали за четыре жизни наших странствий! Вот, помню, в звёздной системе Легны такая планета попалась... Кажется, вторая по удалённости. Вот там бури были! Это даже не сравнить..." - Сообщение с базы, - заметил Маде и подал командиру прозрачную пластину, на которой прыгающий рубиновый луч переговорного устройства мгновение назад вырезал линии срочного сообщения. - Вовремя, - радостно булькнул Горне. - Я начал было скучать, раздражаться и... И вот, пожалуйста - боги не оставили нас даже здесь, на окраине цивилизованного мира. Какая приятная, милая. Прозрачная, тёплая пластинка! Да, я знаю, что это всего лишь термическое воздействие. Не надо мне подсказывать, Маде! Но, поверь мне, это особое тепло. Тепло надежды на скорое возвращение... Ник чему показывать язык, я и без того осторожен в словах своих! Но я... Нет, я чувствую, чувствую, что есть для нас хорошие новости. Так, посмотрим... "Отмена... поисковой... свяжитесь..." - Ну, вот, - сказал Горне. - Что я говорил? У меня ведь предчувствия. Интуиция! И она меня, в отличие от нашей техники, никогда не подводит. Никогда! - Что там? - спросил Маде. Его, как младшего по званию, так и не обучили чтению кодовых полосок, применявшихся для таких вот срочных сообщений, потому он в глубине души завидовал командиру и мечтал обучиться тайком великим командирским премудростям, а там и сдать тест первого пилота, а там... Но т-с-с! Этих командиров, кажется, обучают ясновидению, телепатии и прочей магической дряни... Осторожней надо с ними быть, осторожней! - Просят срочно связаться, - торжествующим тоном выпалил Горне. - Просят! Срочно! И дают сигнал отмены для поисковой операции. Чудо! Нам не нужно выбираться наружу, не нужно бродить по этим дикими краям, рискуя встретиться с местными дикарями и чудовищами, которые (чувствую это, а предчувствия мои всегда верны, в чём и ты, друг Маде, смог сейчас убедиться) непременно населяют эту планету. Не нужно... - Мы должны лечить, - напомнил Маде. - Командир знает порядок. Одно посещение - один больной. Мы добры... - Командир знает, - Горне помрачнел. А потом решительно свистнул. - Это обычаи... А есть порядок! Свяжемся с базой, получим подтверждение отмены - и домой! В конец концов, одного туземца мы успеем вылечить и перед отлётом. Трудно ли это, с нашей-то техникой? Которая, впрочем, иногда подводит... И Горне приложил ко лбу контактный датчик визуальной связи. Дмитрий Иванович после получасового скитания по улицам под ослабевшим, кропящим через силу, но до мелкой дрожи холодным дождём обрёл спокойствие и мир в душе. Он забрёл на школьный двор (там, где старый яблоневый сад, поредевший от времени и набегов мальчишек), сел прямо на траву, спиной прислонившись к стволу. И заснул. Когда проснулся - уже стемнело. Дождь, как видно, давно прошёл, так что и с крыш перестало капать. Только воздух, свежий и влажный, с едва уловимым и странным в городе запахом моря, был всё ещё грозовым, не растерявшим пьянящую вольность молний. Но с нагретого за день асфальта шли испарения, и уже собирался над городом серый, душный, ночной туман. Дмитрий Иванович потянулся и выпрямил затёкшую спину. Болел позвоночник, и ломило в затылке, но... "Кажется, я не заболел! Совсем! И сердце..." Было легко дышать. И сердце не чувствовалось в груди. Будто его там и нет. Вот такая странная получилась свобода. С мокрыми брюками (Дмитрий Иванович и сам удивился тому, как легко и спокойно сиделось ему в мутной луже у корней старой яблони), с курткой в бурых пятнах. "У меня всё хорошо. Я не простудился. Нет кашля и горло не болит. И жить вот так, под дождями и падающими листьями, я могу ещё долго, очень долго. Дня три, наверное. Это целая жизнь! Длинная жизнь, если хорошенько подумать. Если представить себе эти три... или, скажем, четыре дня - один на один с собой и альбомом. Можно понять, наконец, для чего он мне нужен, этот альбом. Можно увидеть те удивительные разноцветные пятна, линии, фигуры, что появляются в ночном небе, стоит только глянуть на него, на его липкую, затягивающую взгляд темноту. Можно нарисовать... Чёрт, вот фломастеры свои я не взял! Нет, нет, нельзя возвращаться, нельзя. Надо раздобыть... Найти где-нибудь... Да, найти. Только вот надо встать. Ноги затекли, но это ничего. Не страшно. Я обязательно найду... Мне нужны краски..." Дмитрий Иванович вытянул руку, схватился за ветку, как за единственную опору (не опираться же руками о скользкий ствол), потянул её на себя (мелкие брызги потоком хлынули на голову и плечи, и ватные остатки сна мигом улетели прочь) - и, покряхтев и простонав с полминуты, медленно поднялся. Необыкновенным был для него этот вечер! Он и сам удивлялся тому, как покладисто ведёт себя обычно капризный его организм (впрочем, крутить баранку да тянуть токосъёмники троллейбуса за канаты тоже не сахар, особенно зимой, но чтобы вот так, в холоде и мокроте - и хорошо, хорошо!), и ещё больше удивлялся тому, как легко относится он, не молодой уж и, вроде бы, не глупый и не легкомысленный (хотя, насчёт последнего - как посмотреть!) мужик к странному (если не безумному) своему поступку и насколько же мало беспокоит его (да нет, не беспокоит вообще!) грядущая непременно тяжёлая и бесприютная жизнь (вот скажем, что есть-то завтра? на сегодняшнем пиве, хоть, говорят, и калорийное оно, а далеко не уйдёшь), жизнь, которую он, возможно, сам сегодня изрядно и сократил. "А и хер с ним!" решил Дмитрий Иванович. И подумал, что, наверное, сказать надо что-то другое, более возвышенное и романтичное. "Это... как его... умру в погоне за мечтой?" Нет, такая фраза ему не понравилась. Какая там мечта? Последняя мечта (о собственном арбузе, выращенном самолично в дачной теплице) умерла года три назад. С арбузом ничего вышло. То ли климат не подошёл, то ли семена на рассаду выковырял он не из того арбуза. А больше мечтать было не о чем. Все остальные мечты исполнились. "Умру в обнимку с альбомом... И люди узнают..." Нет. Ни черта они не узнают. Альбом бросят в мусорный контейнер. А его (нет, уже только тело его) повезут в морг на опознание. И Тамарка, наконец, вздохнёт и скажет: "Так я и знала!" В общем, теперь можно просто жить. И понять, наконец, какого же чёрта появляются в небе эти проклятые пятна! - Извиняюсь, - сказал непонятно кому Дмитрий Иванович. - Пиво назад просится... Он обошёл яблоневый ствол, встал так, чтобы не видели его из окон ближнего дома (хотя и темень на дворе и свет от фонарей до школьного двора и сада едва доходит, но кто ж его знает? и неловко как-то, на виду...), зажал подбородком пакет с альбомом, подрагивающими от подступившего ночного холода пальцами расстегнул ширинку и щедро полил яблоню, давшую ему приют от дождя. И услышал: - Нехорошо, мужик. Нехорошо... Смущаешь ты меня очень! Не знаю даже, что о тебе и сказать. Дмитрий Иванович едва не выронил от неожиданности пакет, но чудом всё-таки удержал. Застегнул поспешно ширинку и, обернувшись, увидел низенького, кривобокого мужичка (такого же мокрого, как и он сам... не иначе, как тоже из бродяг...) "Чёрт!" с запоздалым беспокойством подумал Дмитрий Иванович "я же бродяга теперь!" Бомжом он даже в мыслях побоялся себя назвать. ...мужичка вида весьма потёртого, не то в чёрном, не то в коричневом (пожалуй, в коричневом) расползающемся от ветхости свитере, который насквозь пропитался водой и балахоном свисал чуть не до колен. Мужичок замахал руками и стал похож на хлопающую крыльями мокрую ворону, отчаянно пытающуюся взлететь (скажем, на берёзу... там же есть гнездо), но по слабости и старости летать разучившуюся и только прыгающую уморительно и бессильно на месте. - Вот так! Вот так! - забормотал мужичок. - Вы это... напрасно, - заявил Дмитрий Иванович ( а альбом убрал за спину... ну так, на всякий случай). - Напрасно вы так! Я с