митрий Иванович потянулся и выпрямил затёкшую спину. Болел позвоночник, и ломило в затылке, но... "Кажется, я не заболел! Совсем! И сердце..." Было легко дышать. И сердце не чувствовалось в груди. Будто его там и нет. Вот такая странная получилась свобода. С мокрыми брюками (Дмитрий Иванович и сам удивился тому, как легко и спокойно сиделось ему в мутной луже у корней старой яблони), с курткой в бурых пятнах. "У меня всё хорошо. Я не простудился. Нет кашля и горло не болит. И жить вот так, под дождями и падающими листьями, я могу ещё долго, очень долго. Дня три, наверное. Это целая жизнь! Длинная жизнь, если хорошенько подумать. Если представить себе эти три... или, скажем, четыре дня - один на один с собой и альбомом. Можно понять, наконец, для чего он мне нужен, этот альбом. Можно увидеть те удивительные разноцветные пятна, линии, фигуры, что появляются в ночном небе, стоит только глянуть на него, на его липкую, затягивающую взгляд темноту. Можно нарисовать... Чёрт, вот фломастеры свои я не взял! Нет, нет, нельзя возвращаться, нельзя. Надо раздобыть... Найти где-нибудь... Да, найти. Только вот надо встать. Ноги затекли, но это ничего. Не страшно. Я обязательно найду... Мне нужны краски..." Дмитрий Иванович вытянул руку, схватился за ветку, как за единственную опору (не опираться же руками о скользкий ствол), потянул её на себя (мелкие брызги потоком хлынули на голову и плечи, и ватные остатки сна мигом улетели прочь) - и, покряхтев и простонав с полминуты, медленно поднялся. Необыкновенным был для него этот вечер! Он и сам удивлялся тому, как покладисто ведёт себя обычно капризный его организм (впрочем, крутить баранку да тянуть токосъёмники троллейбуса за канаты тоже не сахар, особенно зимой, но чтобы вот так, в холоде и мокроте - и хорошо, хорошо!), и ещё больше удивлялся тому, как легко относится он, не молодой уж и, вроде бы, не глупый и не легкомысленный (хотя, насчёт последнего - как посмотреть!) мужик к странному (если не безумному) своему поступку и насколько же мало беспокоит его (да нет, не беспокоит вообще!) грядущая непременно тяжёлая и бесприютная жизнь (вот скажем, что есть-то завтра? на сегодняшнем пиве, хоть, говорят, и калорийное оно, а далеко не уйдёшь), жизнь, которую он, возможно, сам сегодня изрядно и сократил. "А и хер с ним!" решил Дмитрий Иванович. И подумал, что, наверное, сказать надо что-то другое, более возвышенное и романтичное. "Это... как его... умру в погоне за мечтой?" Нет, такая фраза ему не понравилась. Какая там мечта? Последняя мечта (о собственном арбузе, выращенном самолично в дачной теплице) умерла года три назад. С арбузом ничего вышло. То ли климат не подошёл, то ли семена на рассаду выковырял он не из того арбуза. А больше мечтать было не о чем. Все остальные мечты исполнились. "Умру в обнимку с альбомом... И люди узнают..." Нет. Ни черта они не узнают. Альбом бросят в мусорный контейнер. А его (нет, уже только тело его) повезут в морг на опознание. И Тамарка, наконец, вздохнёт и скажет: "Так я и знала!" В общем, теперь можно просто жить. И понять, наконец, какого же чёрта появляются в небе эти проклятые пятна! - Извиняюсь, - сказал непонятно кому Дмитрий Иванович. - Пиво назад просится... Он обошёл яблоневый ствол, встал так, чтобы не видели его из окон ближнего дома (хотя и темень на дворе и свет от фонарей до школьного двора и сада едва доходит, но кто ж его знает? и неловко как-то, на виду...), зажал подбородком пакет с альбомом, подрагивающими от подступившего ночного холода пальцами расстегнул ширинку и щедро полил яблоню, давшую ему приют от дождя. И услышал: - Нехорошо, мужик. Нехорошо... Смущаешь ты меня очень! Не знаю даже, что о тебе и сказать. Дмитрий Иванович едва не выронил от неожиданности пакет, но чудом всё-таки удержал. Застегнул поспешно ширинку и, обернувшись, увидел низенького, кривобокого мужичка (такого же мокрого, как и он сам... не иначе, как тоже из бродяг...) "Чёрт!" с запоздалым беспокойством подумал Дмитрий Иванович "я же бродяга теперь!" Бомжом он даже в мыслях побоялся себя назвать. ...мужичка вида весьма потёртого, не то в чёрном, не то в коричневом (пожалуй, в коричневом) расползающемся от ветхости свитере, который насквозь пропитался водой и балахоном свисал чуть не до колен. Мужичок замахал руками и стал похож на хлопающую крыльями мокрую ворону, отчаянно пытающуюся взлететь (скажем, на берёзу... там же есть гнездо), но по слабости и старости летать разучившуюся и только прыгающую уморительно и бессильно на месте. - Вот так! Вот так! - забормотал мужичок. - Вы это... напрасно, - заявил Дмитрий Иванович ( а альбом убрал за спину... ну так, на всякий случай). - Напрасно вы так! Я специально за дерево зашёл, чтобы народ не смущать. Я же понимаю - сюда и окна выходят, да и дети могут быть во дворе. Я всё понимаю... А вы вот хороши! Вы-то хуже себя ведёте. Подкрадываетесь со спины. Пугаете, можно сказать, фразами всякими неожиданными. А у меня сердце слабое, между прочим! Меня с маршрута, между прочим, два раза снимали, потому как давление подскакивало и грудь болела. А вы меня пугаете! А если опять что заболит? Тогда как? - Болит?! - с какой-то странной радостью воскликнул мужичок. И протянул руку: - Фёдор меня зовут. Запах от мужичка шёл гнилой, отвратный, и ладонь его воды (кроме дождевой) не знала явно уж много недель (а, может, и месяцев), но Дмитрий Иванович был человек деликатный и руку пожал. И подумал при этом, что и сам недели через две (если не повезёт легко и быстро через те самые три - четыре дня) станет таким же, грязны и зловонным. Так что, в конце концов, надо бы и привыкать. - А меня Дмитрий... "Иванович" мысленно добавил он. Но вслух не сказал. По имени, так по имени. К чему тогда отчество? - Больной, говоришь? - задумчиво пробормотал мужичок. - Это очень даже хорошо... "Что ты тут хорошего нашёл?" удивился и отчасти обиделся Дмитрий Иванович. Мужичок, сгорбившись и внушительно посапывая, обошёл не спеша Дмитрий Ивановича, и, остановившись у него за спиной, ткнул пальцем в пакет с альбомом. - А это что такое? "Не твоё дело!" подумал Дмитрий Иванович. - Рисунки, - ответил он. - Рисунки? - радостно переспросил мужичок. И, мелко засеменив ногами, забежал перед Дмитрием Ивановичем. И воскликнул: - Вот ведь радость с небес пришла! С самого неба! Из глубин космических! "А Тамарка-то всю жизнь говорит, что я - псих" подумал Дмитрий Иванович. "На этого шизика лучше бы посмотрела!" Мужичок размашисто перекрестился и тут же, словно испугавшись чего-то, втянул голову в плечи и воровато огляделся по сторонам. - Это я нечаянно, нечаянно,.. - забормотал он. Потом придвинулся ближе к Дмитрию Ивановичу и прошептал ему в самое ухо: - Я врача знаю... Осёкся, опять посмотрел по сторонам... "Чего это он тут конспирацию развёл?" удивился Дмитрий Иванович. -...Хорошего врача. Целитель, одно слово! Народный умелец! - продолжал мужичок. Это Дмитрию Ивановичу не слишком понравилось. Полечиться, конечно, не мешало (кто знает, быть может, и приступы удушья, и боль в груди прошли лишь на время, пока воздух чистый и свежий... а коли завтра вернётся прежняя жара и пыль поднимется над пересохшей землёй - всё начнётся по новой... а так - вдруг есть шанс прожить подольше, чем эти самые четыре дня?). Но народным умельцам Дмитрий Иванович не доверял! - А чего сам у умельца своего не лечишься? - спросил недоверчиво Фёдора Дмитрий Иванович. - На тебя, друг сердешный, смотреть больно и тяжко. И грустно на душе становится. Вонь изо рта. Зубы, смотрю, искрошились. Кожа вся в прыщах каких-то... Да и цвет у неё... Грязь какая-то... - А местами - говно подсохшее, - смущённое поправил его мужичок. - Здоровье-то тут при чём? Это здоровью совсем не угрожает. - И вообще - запах жуткий, - продолжал наседать на мужичка Дмитрий Иванович. - И ты ещё врача мне нашёл? Спасибо, конечно, да не верится что-то. Уж пойми правильно... И тут Дмитрий Иванович (глотнув неудачно туманного и холодного уже воздуха) резко, отрывисто закашлял. Кашель был неприятный, долгий, с хрипом. Дмитрий Иванович осторожно постучал себя по груди, стараясь успокоить лёгкие. - Вот, - заметил Фёдор. - Точно говорю - врач тебе нужен. - А чего... Дмитрий Иванович уронил пакет с альбомом и он упал мужичку прямо под ноги. - Чего меня не лечит? - переспросил мужичок и быстро глянул, скосив глаза, на пакет. - А потому, что недостоин я лечения. Никак исправиться не могу, отказаться от дурных привычек. Он, врач этот, так и сказал: "Видишь ты, Фёдор, лишь то, чего нет. И не видишь того, что есть. Со зрением у тебя, Фёдор, проблемы. А зрение я не лечу..." А что у тебя в пакете? - Ничего особенного, - ответил Дмитрий Иванович и быстро поднял альбом. - Так, рисунки всякие... "Чего это болтаю?" удивлённо спросил сам себя Дмитрий Иванович. "Это-то я зачем сказал?" - Рисунки? - переспросил Фёдор. И глаза его на мгновение вспыхнули странными, лихорадочными, по-кошачьи зеленоватыми огоньками. "Он, допустим, не себе" подумал Дмитрий Иванович. "А я-то в себе? Тоже ведь, если разобраться, сдвинулся окончательно... Да так, что и дороги назад, пожалуй, нет. Может, мне теперь только с такими вот ненормальными и жить? В конце концов, с нормальными мне всегда плохо было". - Рисунки - это хорошо, - авторитетно заявил Фёдор. - Ты и представить себе не можешь, как это хорошо! Врач очень рисунки любит. Прямо обмира